Фаддей Булгарин - Димитрий Самозванец [litres]

Леонид во время сего повествования изменился в лице. Он подумал и сказал:

— Надобно бежать из Москвы, это одно средство к спасению. Мисаил изменил!.. Хотя я ни в чем не виноват, но боярин Семен Никитич привык искать жертв, а не истины. Надобно бежать!

— Знаешь ли ты этого отца Григория? — спросил подьячий. — Мисаил показал, что он твой приятель и проживал у тебя в келье. Надобно было бы предуведомить его об угрожающей ему опасности.

— Откуда у тебя такое сострадание к неизвестному тебе человеку, Андреян? — сказал Леонид. — Надобно думать прежде о себе, а там уже о других.

— Я оттого сострадаю к незнакомому мне человеку, что его велено поймать непременно, преимущественно пред другими, и даже назначили великую награду за его голову, — сказал подьячий. — Признаюсь тебе, что, если в самом деле правда, что царевич жив, то я душой за ним и хотел бы спасти преданного ему человека: он, верно, знает много кое-что о царевиче, когда об нем хлопочут более, нежели о других.

— Не бойся за отца Григория! — отвечал Леонид. — Он нелегко попадет в силки, и убежище его безопасно от поисков.

— Но все-таки лучше предуведомить, — возразил подьячий. — Пойдем, отче, и спасем доброго человека!

— Я не могу видеться с ним при чужих людях, — отвечал Леонид.

— Итак, спаси по крайней мере меня! — возразил подьячий жалобным голосом. — Я никогда не выезжал из Москвы и попаду в беду на первом ночлеге. Не знаю даже, куда бежать?

— Всякое место хорошо от казни и пытки, — сказал Леонид. — Если хочешь бежать с нами, достань себе монашескую рясу, запасись деньгами и ожидай в сумерки за Серпуховскою заставой, в роще, что направо от большой дороги. Я туда непременно явлюсь, быть может, с товарищем; свистну три раза — тогда выходи из лесу. Теперь ступай отсюда. Мне надобно в Москве исправить кое-какие дела.

Лишь только подьячий вышел, Леонид положил за пазуху свои бумаги, надел дорожную рясу, собрал все свои деньги и поспешил в келью к Варлааму, которого застал в постеле.

— Вставай, брат, бери посох и ступай за мною немедленно, — сказал Леонид.

— Куда, зачем? — спросил Варлаам, протирая глаза.

— Куда глаза глядят! — сказал Леонид. — Измена! Мисаил предал нас. Пытка и казнь нам угрожают!

Варлаам вскочил с постели и, смотря пристально на Леонида, долго не мог вымолвить слова.

— Измена! — воскликнул он наконец. — Что делать нам?

— Говорю тебе, бежать, и немедленно, — возразил Леонид. — Одевайся!

Чрез несколько минут Варлаам был одет. Леонид взял его за руку, и они вышли за монастырские ворота.

— Пойдем теперь к Иваницкому и уведомим его обо всем, — сказал Леонид. — Его ищут под другим именем, под именем отца Григория Отрепьева; но все надобно, чтоб он знал, что делается.

Едва Леонид успел вымолвить сии слова, как вдруг из-за угла монастырской стены предстал Иваницкий, в одежде русского купца.

— Мы к тебе! — воскликнули в один голос Леонид и Варлаам.

— А я к вам! — отвечал Иваницкий.

— Измена! — сказал Леонид. — Мы спасаемся бегством из Москвы… нас ищут…

— Все знаю, — сказал Иваницкий. — Но кто вас предуведомил об этом?

— Старый мой приятель, подьячий Андреян Тулупов, который также попал в нашу беду, — отвечал Леонид. — Он особенно беспокоился о тебе, то есть об отце Гри-горье Отрепьеве, сказав, что тебя велено схватить во что бы то ни стало.

— Обо мне беспокоился! — сказал Иваницкий. — Я поблагодарю его за это. Где он?

— Мы назначили свидание в роще, за Серпуховскою заставой, сего дня в сумерки.' Днем опасно пуститься в путь, и мы хотим прождать в Москве до вечера. Здесь, как в лесу, не скоро отыщут; мы укроемся до вечера у приятеля.

— Хорошо, но куда же вы намерены бежать? — спросил Иваницкий.

— Сами не знаем куда! — отвечали монахи.

— Подождите же меня, я буду вашим путеводителем, — сказал Иваницкий. — Мне нельзя долее оставаться в Москве. Царь Борис имеет смышленых лазутчиков, и, отделавшись от десяти, попадешься в руки одиннадцатому. Звание польского дворянина и переводчика литовского канцлера не спасет меня от мести Бориса. Для своего спокойствия он готов предательски извести не только целое посольство — целую Москву, Россию! Бегу с вами, пока прощайте; я буду в сумерки за Серпуховскою заставой; но пусть подьячий ждет нас в роще; а вы, друзья, подождите меня на постоялом дворе и не видайтесь с ним прежде. Я должен встретиться с ним прежде вас и между прочим поблагодарить его за память обо мне.

Монахи пошли в одну сторону, а Иваницкий возвратился на Литовское подворье, переоделся и, лишь только канцлер Сапега встал с постели, велел доложить о себе и вошел в кабинет посла.

— Вельможный канцлер! — сказал Иваницкий, — поручение мое кончено. Теперь вы можете предлагать какие угодно условия к миру; я вас уверяю, что царь Борис согласится. Я возбудил противу него неприятеля — мнение народное. Борис, из опасения внутренних беспокойств, согласится прекратить все внешние распри. Но мое положение становится здесь опасным: я еду в Польшу, сегодня же!

— Вам должно объясниться со мною подробнее, — отвечал Сапега. — За действия ваши отвечаю я пред королем и народом. Мне должно знать, на чем вы основываете свое предположение, что царь Борис согласится непременно на заключение мира. Что побуждает его к такой скорой перемене в мыслях и поступках и, наконец, какие средства вы употребили для успеха в столь важном деле?

— Вы не можете узнать от меня причины перемены Борисова намерения и моих средств, — отвечал Иваницкий хладнокровно. — Я не властен в чужих тайнах. Впрочем, зачем вам знать средства, когда следствия вам благоприятны? Я клянусь пред вами, Богом, честью, жизнью, всем, что мне священно в мире, что я действовал и действую в пользу Польши и ко вреду царя Бориса. Вам не долго ждать, чтоб увериться в истине слов моих. На первое ваше предложение об окончании переговоров царь согласится на мир. Чего же вам более? Вы за этим только сюда прибыли, того только желали и то только обещали королю и Сейму. Вы нашли трудности в исполнении своего намерения: я устранил их, привел вас к цели ваших желаний — и вы хотите непременно знать, какими средствами! Вельможный канцлер! я надеялся от вас более доверенности, более внимания к моим заслугам. Вам ручалось за меня целое Общество отцов иезуитов, ручалось за иноверца, зная меня. Чрез несколько дней истина слов моих подтвердится делом, а для того, чтоб вы были спокойны в течение нескольких дней, поручительство иезуитов довольно важно и должно оградить меня от всяких подозрений. Я бы мог отлучиться тайно, но я должен был вас предуведомить, что наступило время к начатию переговоров и что обстоятельства, мною устроенные, вам благоприятны. Я трудился для вас, для Польши и, не подвергая ни вас, ни Польши ни малейшему подозрению, приблизился к той черте, где начинается опасность для меня одного — невидимой пружине всех действий. Итак, уважьте мои заслуги, мое самоотвержение: не утруждайте себя и меня излишними расспросами, будьте спокойны, уверены в успехе своего дела — и прощайте. В Польше я буду иметь честь явиться к вам и припомню ваши обещания ходатайствовать за меня у короля и народа.