Фаддей Булгарин - Димитрий Самозванец [litres]

— За любовь спасибо, — отвечал Иваницкий. — Только скажу тебе откровенно, что я ни в чьих руках не бывал и никому живой не отдамся.

— Что далее, то лучше! — сказал незнакомец. — Послушай же, приятель: в чужом доме кланяются хозяину, а я, прошу не прогневаться, здесь хозяин. Не хочешь ли видеть моих челядинцев? — При сих словах незнакомец взял пук сухих ветвей, зажег и поднял вверх, сказав:

— Смотри вокруг: видишь ли, что ты не в глуши, а в честной беседе?

Иваницкий и монахи подняли головы и увидели, что кругом на деревьях сидели люди с ужасными лицами, прицелившись в них ружьями.

— Мы пропали! — воскликнул Мисаил, всплеснув руками. Варлаам перекрестился; Иваницкий, отступив три шага от незнакомца, добыл пистолеты; Леонид стоял неподвижно, сложив руки на груди.

— Вы не пропали, — сказал незнакомец, — а должны благодарить Бога, что попались ко мне. Мне понравился вот этот удалец (при сем незнакомец указал на Иваницкого), и я хочу спасти вас, а не погубить. Слыхали ли вы, что в здешних местах завелась вольница, рыбаки, что запускают неводы по чужим клетям? Вы понимаете меня!

— Нам сказывали в Стародубе, что на Украине составились шайки… — сказал Леонид и остановился.

— Разбойников, не правда ли? — подхватил незнакомец с насмешливою улыбкой.

— Да, так называют этих молодцов смиренные граждане, — примолвил Леонид.

— Пусть зовут, как хотят, это их дело, — возразил незнакомец. — Мы зовем себя вольницей. А слыхали ли вы об их атамане, Хлопке-Косолапе?

— Кое-что слыхали, — сказали монахи один за другим.

— Мало слышали, так видно, что вы не здешние. Откуда вы попали в мое воеводство, в этот лес?

— Мы идем из Москвы и провели часть зимы в окрестностях Новагорода-Северского, — отвечал Иваницкий.

— Скоро услышат обо мне и в Москве! — сказал Хлопка. — Прошлый год я только собирался в гости под Москву, а теперь пойду на пир. Затрещат палаты боярские, так, что и в Кремле будет слышно! Царь Борис Федорович богат, надобно ему поделиться со мной казною. Хлопка хоть не князь и не хан [133], а объявит войну царю Московскому.

— Когда ты в войне с Борисом, так мы твои союзники, — возразил Иваницкий. — Вот тебе рука моя!

Хлопка ударил рукой в руку и сказал:

— Я знаю вас: вы — те самые люди, которых стерегут сыщики на рубеже литовском. За ваши головы, так же, как и за мою буйную головушку, царь Борис назначил плату.

— Спасибо ему, что он ценит наши головы! — примолвил Иваницкий весело.

— Ценит, да не купит, — возразил Хлопка. — Ну, скажите мне правду, что вы напроказили в Москве? За что он на вас так сильно прогневался?

— Изволишь видеть, царевич Димитрий Иванович, которого Борис велел извести, не зарезан в Угличе, а жив и здоров, как мы с тобою, — сказал Иваницкий. — Литовские люди разгласили об этом в Москве. Мы слышали весть и повторяли, а царю донесли, будто мы это выдумали, так он и велел поймать нас к допросу. Вот вся наша вина!

Хлопка смотрел на Иваницкого с удивлением.

— Царевич жив! Неужели это правда?

— Нам сказывали литовцы, которые видели его и говорили с ним, — отвечал Иваницкий.

— Яблоко недалеко падает от яблони, — сказал Хлопка, — не таков ли сынок, каков был отец?

— Говорят, что Димитрий-царевич умен, как отец, а добр, как брат Федор Иванович, — отвечал Иваницкий.

Хлопка опустил голову, потупил глаза и, помолчав немного, сказал:

— Нам что поп, то батька, а чем лучше, тем для нас хуже. И Димитрий Иванович если придет, так не с жалованием для вольницы, и если поймает, так велит вешать не на шелковинке, а на такой же веревке, как и царь Борис.

— Димитрий Иванович будет иметь нужду в храбрых людях, — отвечал Иваницкий, — он верно объявит прощение вольнице и пригласит сражаться за доброе дело под знаменами отечества.

— Наше отечество — темный лес, а доброе дело — пожива, — возразил Хлопка. — Теперь я сам большой, а в службе царской для меня последнее место. Знаю я, как прощают и как милуют нашу братью! Только бы попался в когти, а там поминай как звали! Но, правду сказать, мне б было на руку, если б теперь царь Борис стал воевать с царевичем Димитрием. Пока б пастухи дрались, волки облупили б барашков! — Хлопка громко захохотал. — Что будет, то будет, а я вас проведу за рубеж. Не бойтесь ничего: вот вам моя рука! Что сказал Хлопка, то верно, как это ружье, которое никогда не дает промаху. — При сем Хлопка потряс ружьем и поставил его возле дерева. — Не бойтесь ничего, вы у меня в гостях, — примолвил он, свистнул три раза, сучья зашевелились кругом, и человек до тридцати вооруженных людей прибежало к огню и окружило атамана и беглецов.

— Вот мой передовой полк! — сказал Хлопка с улыбкой, указывая на своих товарищей. — Посмотрите, молодец в молодца, народ казенный, деловой, с ножевого завода! — Он погладил по черной бороде одного разбойника исполинского роста с зверским лицом, примолвив: — Ты что скажешь, Ерема?

Ерема вынул топор из-за пояса и, кивнув головою на монахов, сказал:

— Прикажешь, что ли, отпускную?

— Нет, побереги острие для добрых людей, а это нашего сукна епанча. Рыбак рыбака далеко в плесе видит: вот из этого молодца будет прок, — Хлопка указал на Иваницкого. — Ему тяжел клобук, как пивной котел. Что, брат, не хочешь ли к нам? Сего дня по рукам, а завтра будешь есаулом [134].

— Спасибо за честь, — отвечал Иваницкий, усмехнувшись. — У всякого свой талан: тебе махать кистенем, а мне перебирать четки.

— Нет, брат, не тем ты смотришь! В твоих руках нож да кистень пригоже четок и кадила. Право, пристань к нам! Как тебя зовут?

— Григорий Отрепьев! — отвечал Иваницкий.

— Пойдем-ка с нами трепать, Отрепьев! — примолвил Хлопка. — У нас не житье, а масленица. Савка Гвоздь! подай-ка вина! — Один из разбойников подал флягу Хлопке, и он сказал: — Твое здоровье, Григорий! — Выпив вина, Хлопка передал флягу Иваницкому, примолвив: — Выпей, да попотчуй своих товарищей: они приуныли, как мокрые вороны перед коршуном.

Иваницкий имел нужду укрепить силы; он против обыкновения выпил глоток вина и отдал флягу своим товарищам. Варлаам выпил немного, Леонид вовсе отказался, а Мисаил прильнул к фляге, как пиявка к телу.

— Этот толстый приятель знаком что-то мне, — сказал Хлопка, указывая на Мисаила. — Не был ли ты когда под Москвой в руках сыщиков?

— Был нынешней зимой, и освобожден добрыми людьми на дороге от Александровской слободы в Москву, — отвечал Мисаил.

— Эти добрые люди — я да мои товарищи, — возразил Хлопка. — Ну, вот видишь, — примолвил он, обратясь к Иваницкому, — что я вашу братью спасаю, а не гублю. Пей, старый знакомый: я знаю, что ты охотник до сткляницы, — сказал он Мисаилу, который низко кланялся и несвязно благодарил разбойника за свое избавление.