Фаддей Булгарин - Димитрий Самозванец [litres]

— Еще не успел.

— Советую тебе помолиться в нем и полюбоваться велелепию сей первой твердыни православия, — продолжал монах. — Она устроена по образцу храма византийского. Своды ее сложены из горшков, наполненных землею и повлеченных гипсом [145]. Стены выкладены разноцветными камнями с таким искусством, что невозможно распознать, живопись ли это или тканье. Царские двери и ризница удивят тебя своим богатством. В сем храме почиют останки князей русских и святителей. Церковь эта недавно обновлена в древнем вкусе, равно как и церковь святого Михаила, которую покрыли позлащенною медью.

— Я слыхал, что здешние храмы и монастыри вмещают в себе великие сокровища, — сказал Иваницкий, лукаво посмотрев на инока.

— Образа и ризницы богаты, но о сокровищах не знаю, — отвечал монах.

— Если б духовенство захотело употребить казну монастырскую на защиту православия, если бы, например, предложило русскому царю сокровища, — сказал Иваницкий, внимательно посматривая на старца.

— Это не мое дело, — возразил старец. — Об этом надобно знать владыкам и архимандритам.

— Ты напрасно скрываешься предо мною, отец мой, — сказал Иваницкий, — ты знаешь, что я русский душою и верою и болею об упадке православия. Мне сказывали, что ты пользуешься большим уважением у всех противников унии и что твоими советами сделано много для отражения сего несчастья.

— Что значат советы отшельника! — сказал старец. — Я могу только молиться — и молчать.

Иваницкий, видя, что осторожный монах избегает решительных ответов на его вопросы, переменил разговор и спросил:

— Не знаешь ли, отче, где живет здесь греческий купец Критос, давно поселившийся в Киеве и женатый на киевлянке?

— Он уже перешел в вечность, — отвечал монах, — снедаемый горестью и раскаянием за то, что погубил дочь свою, выдав ее из честолюбия за латина. Вдова его, добрая и набожная Анна, с дочерью Калерией живет в старом городе. Но я бы напрасно толковал тебе, как найти дом и улицу. В целом Киеве только три порядочные улицы: прочие ни прямые, ни кривые, а составляют род лабиринта. Это странное сплетение переулков, в которых каждый строится, как ему угодно. Я дам тебе проводника.

Монах вошел в один из домов, в которых живут чернецы вокруг церкви, и возвратился с юношею, поручив ему проводить Иваницкого.

Вышед из ограды лавры, лежащей на расстоянии четверти мили от города, и миновав русский монастырь святого Николая на горе близ Днепра, Иваницкий пришел в Киев и, пробираясь по немощеным улицам между рядами деревянных домов, построенных на русский образец в одно жилье с подвалом, остановился возле одного старого дома с раскрашенными ставнями. Проводник, сказав ему, что здесь живет вдова грека Критоса, удалился. Иваницкий брякнул кольцом в калитку, и старая служанка вышла отворить ее.

В сенях встретила его пожилая женщина в русском шелковом шугае [146]темного цвета. Голова ее повязана была черным платком.

— Желаю тебе здравия и всякого благополучия, Анна Петровна! — сказал Иваницкий. — Я пришел к тебе с известием от приемыша твоего, Алексея Криницына.

— От моего Алеши! — сказала Анна, всплеснув руками. — Он жив, бедненький! — примолвила она и залилась слезами. — Войди, батюшка, в светлицу, — сказала Анна и, переступя за ним через порог, воскликнула: — Калерия, Калерия, поди сюда, друг мой! Алеша, брат твой, жив. Вот от него вести!

Из другой комнаты выбежала опрометью девица и, увидев чужого человека в богатом польском полукафтанье, с золотым кушаком и саблею, остановилась, потупила глаза и, не будучи в состоянии ни скрыть внутреннего движения, ни преодолеть девической скромности, сказала дрожащим голосом:

— Где же брат Алексей?

Между тем Иваницкий смотрел с удивлением на красавицу. При высоком росте она была стройна, как серна. Черные, как смоль, волосы разглажены были по обеим сторонам высокого чела, а по плечам ниспадали две косы, заплетенные голубою лентою. Большие черные глаза, осененные длинными ресницами, сияли, как звезды на небе. Орлиный нос и коралловые уста придавали величественный и вместе приманчивый вид благородной физиономии. Белое лицо покрыто было живым румянцем. Полная грудь воздымалась от внутреннего волнения. Красавица подняла глаза, посмотрела на Иваницкого, и сердце его забилось сильно, пламень пробежал по жилам.

— Присядь, родимый, и расскажи нам, что ты знаешь о нашем Алеше, — сказала мать. Но Иваницкий не слышал слов ее и смотрел на прелестную девицу, которая, приметив замешательство гостя, пришла в большее смущение. Мать продолжала: — Мы знаем уже о несчастиях, которые он претерпел в Варшаве, знаем о пагубной встрече его с моим зятем, но нам сказали, что сын мой после того умер. — Иваницкий все еще молчал. Калерия повторила вопрос матери, и Иваницкий отвечал:

— Умер для света: Алексей постригся в монахи.

— Да исполнится святая воля Господня! — сказала мать. Дочь тяжело вздохнула и утерла слезы белою рукой. Добрая Анна, приписывая смущение гостя той горести, которая снедала ее собственное сердце, и посадив гостя за стол под образами, остановилась напротив, ожидая объяснения. Наконец Иваницкий пришел в себя и, взглянув еще раз на Калерию, потупил взоры и сказал:

— Алексей осужден в Польше на изгнание, а кроме того, опасается мщения родственников Прошинского. Он принял монашеский чин и поселился в отечестве своем, в России. Некоторые важные дела принудили его возвратиться в Польшу и скрываться до времени под чужим именем. Он бы рад броситься в ваши объятия, но ты, Анна Петровна, и покойный муж твой запретили ему являться в вашем доме. Он не смеет преступить приказания тех, которые заступали ему место родителей, которых он любил более своей жизни…

— Пусть явится! — воскликнула мать. — Ныне обстоятельства переменились. У меня нет ничего дороже, кроме его и моей дочери. Ах, если б была жива моя Зоя! — Мать залилась слезами. Калерия закрыла руками прелестное лицо свое и плакала.

— Итак, вы сегодня увидите его, — сказал Иваницкий.

— Он здесь! — воскликнули вместе мать и дочь.

— Здесь и живет вместе со мною, — отвечал Иваницкий и, чувствуя тяжесть на сердце, поклонился женщинам и вышел. Голова его горела, кровь кипела; он долго ходил по городу без всякой цели, пока решился возвратиться домой.

Варлаама не было в жилище, Леонид сидел один у окна, подпершись локтем. Взглянув на Иваницкого, он приметил перемену в чертах его лица.

— Не новая ли беда угрожает нам? — спросил хладнокровно Леонид.

— Беды нет, — отвечал Иваницкий угрюмо, — но кажется, что в Киеве закатилось мое счастье…

— Зачем ты завел меня в этот город! — воскликнул Леонид, — здесь и я схоронил мое счастие. Здесь я не могу быть спокоен ни минуты, будучи так близко от любимых мною и не смея к ним явиться!..