Уинстон Грэхем - Белла

— Разумеется.

— Самый прозорливый изыскатель нашего поколения. Не знаю, что с ним случилось.

— Отправился в Австралию, заниматься горной добычей. Четыре года назад. Не думаю, что он вернется в Англию.

Джордж забыл огрызнуться.

— Так вот, после кончины мистера Поупа они с Анвином Тревонансом обратились к миссис Селине Поуп, как ее звали до брака с Валентином, с целью купить права на разработку недр Плейс-хауса с особым упором на площадку, где как раз открыли Уил-Элизабет. Я посоветовал ей не продавать права.

Джордж хмыкнул. Росс допил бренди. \

— Знаю, Валентин положил глаз на эту землю с первых дней брака. Совершенно очевидно, что его усилия пока что не увенчались успехом. Они разрабатывают пять уровней, но только два приносят доход, да и то посредственный. Но говорить еще рано. Не знаю, какой из Валентина управляющий, но предполагаю, что его знания о горном деле невелики, и за неимением средств, чтобы жить на широкую ногу, он убеждает тех, кто разбирается в этом еще меньше, что шахта успешна.

— Путем выпуска фальшивых проспектов! — сказал Джордж.

— Именно.

— За что, если это откроется, он справедливо угодит в тюрьму.

— Да.

Повисла тишина.

— Мне пришло в голову, — заговорил Росс, — что если кто-нибудь предложит ему справедливую сумму за шахту, он с радостью ее продаст.

— Никто не пойдет на такую глупость.

— Если только не захочет спасти Валентина от тюрьмы. Инвесторы не начнут судебное разбирательство, если им вернут деньги.

— Как я сказал, никто не пойдет на такую глупость.

Харриет снова наполнила бокал Росса.

— Открытие шахты — это всегда риск, — продолжил Росс. — Уил-Лежер двадцать лет назад официально признали выработанной. А она уже десять лет приносит мне стабильный доход. Само собой, у нее случаются взлеты и падения, как у всех шахт, но она весьма прибыльная.

Он гадал, стоило ли упоминать шахту, которая долгие годы служила яблоком раздора между ними. Но с тех пор прошли годы.

— Я к тому, — сказал Росс, — что людям более подкованным в этом деле, нежели Валентин, место понравится. Если кто-нибудь купит шахту и продолжит разработку, это может десятикратно окупиться.

— Так почему бы тебе ее не купить? — зло спросил Джордж.

— У меня нет денег.

— Ты же вроде банкир, как и я, — с сарказмом сказал Джордж.

— Когда меня пригласили стать партнером, я внес минимальный вклад. С тех пор моя доля выросла не намного.

— Остальные акционеры весьма мягкосердечны. Я почти всех их знаю. На следующем собрании предложи им выкупить шахту.

— Оно состоится через три месяца. Кроме того, их не настолько волнует судьба Валентина. А вот ты — его отец. Меня заботит его судьба, потому что он сын Элизабет.

Пожалуй, последнее не стоило говорить. Произносить вслух это имя. Повисла холодная тишина.

— Ну что ж, мне пора, — сказал Росс. — Рад, что ты не сильно пострадал из-за несчастного случая.

— А Валентин знает, что кто-то может вытащить его из передряги, купив шахту? — спросила Харриет.

— Определенно нет. Я не видел его почти месяц с тех пор, как шимпанзе прервал брачную церемонию в церкви.

— Расскажи.

Росс рассказал. Харриет расхохоталась.

— Как занимательно. Получается, ты не знаешь, рассматривает ли Валентин продажу шахты.

— Перед угрозой тюрьмы он точно решит продать. Мы можем поторговаться.

— Мы?

— Поскольку мы с Джорджем крайне редко соглашаемся в чем-нибудь, хорошо бы найти других людей, а не просто подставных лиц.

— И вы бы вложили деньги?

— Джорджу придется внести основную часть. Если дойдет до переговоров, ни он, ни я не должны играть заметную роль. Нет надобности решать прямо сейчас, но если действовать, то уже через две-три недели. Доброго вам дня.

— Харриет, — сурово позвал Джордж. — Я выпью бренди прямо сейчас.

Театр имени Жанны д'Арк находился рядом с церковью с тем же именем на улице Фонтенель. Снаружи театр выглядел потертым и обшарпанным, как и весь квартал; он был построен в популярном до революции стиле. Но внутри был уютный зал с мягкими плюшевыми сиденьями, а ложи полукругом поднимались над сценой и партером. К юго-востоку от площади Вьё-Марш спускался к реке лабиринт грязных и забитых людьми улочек. Дома по большей части покосились, словно отстранились друг от друга или наоборот, поддерживали. Здесь было много домов с деревянными балками, остроконечными крышами и затейливой резьбой.

Дети в поношенном тряпье, женщины на крыльце, голодные дворняги, шныряющие в поисках объедков, шумные винные забегаловки, редкие скамеечки для молитвы, с цветами в основании или без оных, лавки, торгующие вином, сыром, фруктами, овощами, свечами, свежим хлебом. В основном преобладали запахи чеснока и сточных канав.

Меблированные комнаты, где ее поселил Морис, находились на окраине квартала, у домовладелицы росли усы, а поверх платья висел грязный передник; но Беллу не волновало жилье. За последние два месяца Морис прислал ей несколько крайне привлекательных музыкальных отрывков из партитуры, написанных от руки. Миссис Пелэм слышала исполнение и спрашивала, что это за музыка. Белла объяснила, откуда они.

— Сыграй еще разок. Или если там есть слова, то пой со словами. Музыка очень красивая.

— Я могу только напеть. Мне понятны не все слова, а второй отрывок и вовсе не для меня.

Она сыграла и напела каватину Розины «Una voce poco fa» и арию графа Альмавивы «Ecco ridente in cielo».

— И в самом деле очень приятная музыка, — одобрила миссис Пелэм. — Что значит «вторая ария не для тебя»?

— В смысле, — запнулась Белла, — это... это партия тенора.

— Ох, понятно. Это арии из новой оперы?

— Ее ставили в Англии пару лет назад.

Пока что Белла не смотрела всю партитуру. Во время долгого, тряского, физически изматывающего путешествия из Хаттон-Гардена до Руана Морис сидел рядом, рассказывал историю оперы и объяснял, с какими проблемами столкнется при выборе исполнителей; но для Беллы никогда не писали музыку, чтобы она могла судить и понять такие тонкости. К тому же она не совсем понимала, как Морис сумел назначить ее на главную партию. На другой день они обедали в маленьком бистро рядом с кафедральным собором в обществе еще трех молодых французов.

Первый, Жан-Пьер Арман, пел главную партию графа Альмавивы. Он был высокий, белокурый, с близко посаженными глазами и широкой улыбкой. Второй, Этьен Лафон, был самым старшим и, видимо, сыграет дона Базилио. Он говорил с сильным акцентом, и Белла понимала его с трудом. Хотя теперь она свободно владела французским и успешно осваивала итальянский, ей приходилось постоянно напрягать слух, чтобы понять, о чем тараторят мужчины. Третьего звали Эдмон Ларго, он был помощником режиссера. Они обходились с ней вежливо и учтиво, и Морис старался по мере возможности втягивать ее в разговор. Во время еды Белла ловила на себе взгляд Жана-Пьера Армана, чаще всего он смотрел поверх края бокала; Белла надеялась, что он оценивает ее певческие качества, а не что-либо другое.