Альфред Аменда - Аппассионата. Бетховен

— Могу я вам довериться, Хольц? Вы умеете держать язык за зубами?

— Как судебный исполнитель я просто обязан это делать. Не забудьте, что я принёс присягу.

— Тогда я хочу показать вам место, где хранятся акции, которые после моей смерти должны достаться моему племяннику Карлу.

— Этому бездельнику, который так и не смог сдать экзамены за семестр, — зло пробурчал Хольц. — Теперь он, видите ли, хочет стать купцом и, разумеется, учиться здесь, в Вене, в Торговом училище. Да этому растяпе даже крейцера нельзя давать, он его тут же на какую-нибудь глупость потратит.

Он с оскорблённым видом отвернулся к стене, а Бетховен молча сел и продолжил работу над двойной четырёхголосной фугой.

Вскоре, однако, ему начала мешать невыносимая вонь. Через какое-то время он обнаружил её источник.

В соседней комнате на столе стоял его ужин. Но лежавшие в тарелке яйца в горчичном соусе оказались тухлыми. Эта старая мерзавка «госпожа Шнапс» уже потеряла всякое чутьё.

Он вспомнил всех своих служанок и даже заскрежетал зубами от злости. Они обкрадывали его, как вороны, и он однажды был даже вынужден поставить у кладовки кровать, чтобы, как Цербер, сторожить свои припасы.

Не обращая никакого внимания на Хольца, Бетховен выбросил яйца на улицу и, подбежав к кухне, истерично заорал:

— Вы уволены. Я не желаю видеть вас больше в своей квартире! Врач предписал мне диету, а вы хотите отравить меня!

«Госпожа Шнапс», бестолково вертя головой, появилась на пороге кухни. Голос Бетховена гремел так, что было слышно даже на другой стороне улицы. Хольц обеспокоенно выглянул к окно. На шум могла прийти полиция. Нет, пока всё спокойно. Яростный крик Бетховена вновь хлестнул его по ушам.

— Да таких, как вы, старая ведьма, двести лет назад сожгли бы на костре. Когда я вернусь, чтоб вас здесь не было.

Он схватил шляпу и неожиданно спокойно сказал Хольцу:

— Мы сейчас идём в трактир.

Бетховену уже давно нравилась квартира в «Доме Чёрных испанцев», и потому он очень обрадовался, когда Хольц однажды вбежал к нему и, даже не сняв шляпы, написал в разговорной тетради:

«Я заходил по служебным делам в «Дом Чёрных испанцев». Вы можете получить там квартиру, но нужно сделать обширный ремонт».

— Ничего страшного, — небрежно отмахнулся. — Можете оказать мне любезность, дорогой Хольц. Раньше я, словно пушечное ядро, носился по улицам, но теперь у вас наверняка более быстрые ноги, чем у меня. Сходите, пожалуйста, туда и снимите квартиру.

Хольц сел, приложил руки к груди, облегчённо вздохнул и написал:

«У меня с души свалилась тяжесть, не меньшая, чем знаменитый Сизифов камень. Я арендовал на ваше имя квартиру, поскольку к ней уже протянул свои хищные лапы другой человек. Речь шла буквально о минутах, но судебные исполнители действуют всегда более ловко и решительно».

— Тогда мы немедленно пойдём смотреть квартиру. — Бетховен нетерпеливо затеребил Хольца за рукав. — Когда я смогу перебраться туда?

— Где-то приблизительно в Михайлов день. То есть между двадцать девятым сентября и вторым октября.

— Превосходно. Должен признать, что судебный исполнитель получается из вас гораздо лучший, чем скрипач.

— Понимаю. — Хольц встал и шутливо поклонился. — Неблагодарность — удел в этом мире.

Необычное название дома объяснялось тем, что построили его испанские монахи-бенедиктинцы. Это было довольно большое здание, к которому сбоку примыкала церковь. Её, однако, использовали как склад, так как все монахи давно умерли. Фасадом дом выходил на юг; Бетховен, поднявшись в расположенную на втором этаже квартиру, сразу же подошёл к окну.

Солнце светило прямо в глаза, он прищурился и окинул довольным взглядом окрашенную осенним багрянцем листву деревьев. С правой стороны от дома находилась уютная площадь, в конце которой стояло такое же большое строение, называвшееся «Красным домом». Из его окна кто-то радостно замахал им.

Бетховен приложил к близоруким глазам двойной монокль.

— Это Пуговица. Ведь Бройнинги живут в «Красном доме», — поспешил заметить Хольц.

Мальчик уже бежал через площадь и спустя несколько минут стоял рядом с ними у окна.

— Что ты здесь делаешь, дядюшка Людвиг?

Бетховен неодобрительно посмотрел на него.

— А почему ты без разрешения вошёл в мою квартиру?

— В твою квартиру?

— Да, с твоего позволения она временно принадлежит мне.

— Дядюшка Людвиг! — Герхард схватил его за руку.

— Что ты хочешь?

— Смотри, папа уже узнал, что ты здесь.

Член Придворного Военного совета фон Бройнинг стоял у окна и приветствовал их. Позолоченные лацканы его мундира весело сверкали на солнце.

— А почему он надел парадный мундир, Пуговица? Какой сегодня праздник?

— Откуда я знаю! — Герхард пренебрежительно скривил губы и тут же зашевелил ими, старательно произнося каждый слог:— То ли родился, то ли умер кто-то из покойных императоров Австрии. Но вообще-то он надел его в честь тебя, дядюшка Людвиг. Пойдём, пойдём скорее к нам.

Член Придворного Военного совета уже ждал их у дверей своей квартиры. Завидев Бетховена, он тихо сказал:

— Ну, наконец-то ты, старый глупец, нашёл дорогу к нам.

— А может, я действительно глупец? — поспешно согласился Бетховен. — Ладно, давай забудем о прошлых ошибках.

Когда-то между ними возникло отчуждение и даже вражда, поскольку Бройнинг отказался вместе с Бетховеном стать опекуном Карла.

Заслышав за спиной быстрые шаги, Бройнинг обернулся и поспешил сообщить жене:

— Блудный сын вернулся. Надеюсь, ты подашь ему руку.

— Обе руки! — поощряюще улыбнулась госпожа Констанция.

Девочка рядом с ней робко присела с поклоном. Герхард с неожиданной злостью дёрнул её за плечо.

— Ах ты грубиян! — возмутилась госпожа Констанция.

— Что с ним? — удивился Бетховен.

— Он не хочет никому тебя уступать, даже своей сестре Марии, — ответил за жену Бройнинг. — И запомни, Людвиг, наш дом — это твой дом.

Потребовалось довольно много беспокойных дней для того, чтобы соответствующим образом обставить квартиру.

Она состояла из трёх комнат и кухни. Сразу же при входе в гостиную бросался в глаза висевший на почётном месте портрет маслом покойного капельмейстера придворной капеллы Людвига ван Бетховена. Теперь с ним можно было, как когда-то в детстве, разговаривать.

— Дорогой, я вижу, вы недовольны вашим внуком, иначе бы не смотрели на него так хмуро. Что же вызывает у вас недовольство? «Героическая симфония»? А может, скрипичный концерт? Или то обстоятельство, что я, в отличие от вас, так и остался никем? Жаль, жаль, а ведь мог, наверное, стать капельмейстером придворной капеллы. Вот, я вижу, вы уже улыбаетесь.