Альфред Аменда - Аппассионата. Бетховен

— Я устроился скрипачом в Национальный театр.

— Дядюшка Франц! — Красновато-смуглое лицо Людвига ещё потемнело от радости.

— Вот только коклюш меня донимает. — Ровантини гулко закашлялся. — А как мать себя чувствует?

— Да неважно.

— В семье Кеверих коклюш передаётся по наследству, — с издёвкой произнёс Ровантини и в подтверждение своих слов несколько раз кивнул. — Слушай, давай заманим ещё нескольких покупателей.

Он распахнул дверь и выглянул наружу.

— Дождь перестал, и люди вышли на улицу. Дай-ка я изображу крысолова из Гамельна [10] ...крысолова из Гамельна. — Имеется в виду бродячий музыкант из старинной немецкой легенды, впервые пересказанной братьями Гримм. Играя на дудочке, он увёл из города Гамельна всех мышей и крыс и утопил их в реке Везер и тем самым спас детей. . — Он с удовольствием втянул в себя влажный воздух, приложил к плечу скрипку и наклонил голову.

Через несколько минут Людвиг восторженно воскликнул:

— Как здорово! Что ты сейчас играл, дядюшка Франц?

— Концерт ля мажор Моцарта. Какой же ты всё-таки варвар!

Людвиг конвульсивно дёрнулся. Он вдруг почувствовал неприязнь и даже вражду к Ровантини. И если уж быть до конца справедливым, к этой музыке тоже...

Явно привлечённая звуками, в лавку вошла женщина и купила хлеба. Следом тут же появилась новая покупательница, затем ещё одна.

Наконец на какое-то мгновение они остались одни.

— Дядюшка Франц!..

— Чего тебе опять? — недовольный тем, что ему помешали играть, откликнулся Ровантини.

— Это такая музыка, она словно с неба льётся... А мы под неё хлеб и сайки продаём, звеним штюберами и грошами...

— Ты прав, Людвиг. — Ровантини тут же прекратил играть. — Можешь меня теперь тоже назвать варваром. Но знаешь, стоит мне извлечь из скрипки первые звуки, как я забываю обо всём на свете. А тут ещё жар. Он у меня каждый вечер. — Он со свистом рассёк воздух смычком. — Но я хотел заманить к тебе в лавку ещё несколько жирных крыс и мышей. И я не просто сыграю, но ещё и спою, ибо это моё собственное сочинение.

Новый приступ кашля сотряс его тело, лоб покрылся бисеринками пота, щёки запали. Он прочистил горло и чуть дрогнувшим голосом сказал:

— Текст написал поэт Хёльти в день, когда врач вынес ему приговор. Вскоре он умер от чахотки. Внимание, Людвиг, приготовь свои жалкие остатки хлеба и булок.

Грустные глаза скрипача вновь засверкали. Он рывком поднял скрипку к подбородку и запел:

Ровантини прошёлся вокруг лавки танцующей походкой.

— Ты только посмотри, Людвиг, они же сюда валом повалили.

По его лицу расплылась довольная улыбка.

Свечи они не зажигали. Ветер разогнал тучи, и из окон открывалась великолепная картина звёздной ночи. На небосводе появилась луна, залившая крыши молочно-белым светом и окутавшая мансарды таинственно мерцающим покровом. В окне отчётливо выделялись две тени — большая и маленькая.

— Почему ты вдруг так погрустнел, дядюшка Франц? Может, у тебя несчастная любовь?

— Что ты об этом знаешь?

— Я? Да меня уже сосватали за Цецилию Фишер, но я вообще не хочу жениться. Я ведь урод, и ни одна женщина не сможет меня полюбить.

Ровантини искоса взглянул на мальчика. Лунный свет паутиной оплёл его покрытый оспинами лоб и упрямо сжатый рот. Над головой его маленького друга, изливавшего ему сейчас душу, словно возник ореол одиночества.

Тут Ровантини сам ощутил странное беспокойство, будто вот-вот должно было произойти какое-то очень важное событие. Он вспомнил людей, на чьих щеках в преддверии смерти выступали красные пятна. А сами они ещё ни о чём не догадывались.

Нет, у него всё же совсем другой случай. Смерть пока ещё вроде бы обходит его стороной. Из соседней комнаты донеслись голоса и похожий на звон серебряных колокольчиков девичий смех. Стоит ли ему сейчас говорить с Людвигом об одолевавших его страстях. Вряд ли мальчик что-либо поймёт.

— Пойми, Людвиг, не важно, красивы мы или уродливы, — женщины всё равно будут нас любить, а без любви к ним ничего великого не свершить.

— Значит, ты влюблён? — Людвиг хитро подмигнул ему.

— С чего ты взял?

— Но ведь ты прекрасно играл на скрипке.

— Это было просто жалкое пиликанье. Если бы я любил кого-нибудь...

Тут из-за стены послышался громкий голос Иоганна ван Бетховена:

— Эй, Карл! А ну-ка порадуй наших гостей своими скромными талантами!

— Ишь ты, скромные таланты! — недовольно пробормотал Людвиг. — А ведь Карл во всех отношениях лучшая лошадь в его конюшне.

— А ты?

— Я — нет, меня даже больше не показывают гостям.

Карл играл не требующую слишком больших усилий сонатину. Ровантини чуть приоткрыл дверь, и в комнату сразу же проник луч света, хотя от гостиной их отделяло ещё одно помещение.

— Да это же преступление! — через несколько минут возмущённо воскликнул Ровантини. — Нельзя детей дрессировать!

Тут послышались аплодисменты, и какая-то женщина жеманным голосом сказала:

— Второй Моцарт.

— Ну и невежда! — рассмеялся Ровантини. — Моцарт был настоящим чудом!

— Был?

— Конечно. Его время прошло. Он блистал, когда с сестрой гастролировал в Вене, Брюсселе, Лондоне, Швейцарии и Италии. Сейчас он просто придворный органист архиепископа Зальцбургского. О каком чуде может идти речь, когда он сидит за одним столом с челядью.

— Ты ведь прежде играл его музыку? — осторожно спросил Людвиг, стараясь не выдать своего удовлетворения услышанным.

— Именно так. У меня с собой даже есть клавир. Ля мажор — концерт для скрипки с оркестром. — Ровантини начал рыться в своём багаже. — Трудно что-либо найти в таком хаосе... Но тебе повезло. Вот он. Посмотри, сумеешь ли ты сыграть его. Но как же я проголодался. От плохой музыки — хороший аппетит. Поэтому мой желудок — самый лучший рецензент.

Людвиг разложил ноты на озарённом лунным светом подоконнике и по буквам произнёс название первой части концерта:

— Алл... аллегро аперто. Что это значит?

— Аллегро означает «радостно», а аперто — «открытый». Значит, радостно и открыто...

Голова мальчика с всклокоченной чёрной шевелюрой заметалась над листками. Он сыграл первый аккорд, обозначил левой рукой шестнадцатую долю сопровождения и выбил пальцами правой руки стаккато.

— Ты, я вижу, зря времени не терял, — удовлетворённо произнёс Ровантини.

Через несколько минут Людвиге наслаждением потёр руки.

— Отлично! Всё отлично, дядюшка Франц.

— Что именно отлично, дьяволёнок?