Альфред Аменда - Аппассионата. Бетховен

В Национальном театре ставили оперы и драмы, но, как стало понятно чуть позже, самый грандиозный спектакль был устроен во Франции.

Ох уж этот Евлогий Шнайдер, которого курфюрст пригласил преподавать художественную литературу во вновь открывшийся Боннский университет, хотя этот бывший монах-францисканец из Вюрцбурга прямо-таки воплощал собой ненавистное вольнодумство! Но у монсеньора были свои основания для такого, на первый взгляд странного поступка. Подобно своему покойному брату императору Австрии Йозефу, он хотел с помощью кое-каких послаблений отвести от своих владений угрозу надвигавшегося на них французского исполина.

Людвиг, естественно, также записался на лекции Шнайдера и порой даже появлялся в аудитории в парадном придворном платье. И если у Христиана Готтлиба Нефе он учился музыке, то Евлогий Шнайдер воспитывал в нём бунтарство во имя прав человека.

Некто Руже де Лиль написал для отправленной на борьбу с войсками интервентов и отрядами княжеских наёмников Рейнской армии гимн [31] ...Руже де Лиль написал... гимн... — Патриотическая песня, ставшая позже национальным гимном Франции, была сочинена в 1792 г. офицером Руже де Лилем для Рейнской армии. Она так и называлась Военной песней Рейнской армии. Первыми её узнали и исполнили марсельцы, отсюда её новое название «Марсельеза». , под звуки которого добровольцы из Марселя вступили в Париж и были встречены ликующими криками толпы.

Профессор пропел ему тогда эту песню:

В каждой её строке звучал гнев, упорство и готовность умереть за свободу.

Уже позже он вновь услышал эту песню в ту памятную ночь, когда на другом берегу Рейна бивачные костры сверкали в ночи, словно звёзды...

Почтовой карете, в которой ехал Людвиг, пришлось сделать крюк, чтобы добраться до ближайшей переправы через Рейн. Кучер старался беречь лошадей, колёса жалобно поскрипывали, и лишь в Кобленце карета вдруг во весь опор понеслась по трапу речного судна.

Ожидания выставленного в Вене у позорного столба мятежника наверняка окажутся оправданными. Добровольцы из Марселя в один прекрасный день войдут в Вену. Уже пал Тулон — легендарная крепость, построенная не менее легендарным Вобаном и считавшаяся неприступной. Однако её ухитрился взять штурмом некий французский офицер. Из газетных сообщений следовало, что имя его — Наполеон Бонапарт, что он невысокого роста и что ему только двадцать четыре года. Всего на год старше Людвига. Далее газеты писали, что Конвент вот-вот присвоит ему звание генерала.

Ну почему его, Людвига, в такое время угораздило стать всего лишь музыкантом, а не, скажем, солдатом?

Всего лишь музыкантом? Так, может быть, стоит произвести революцию в области музыки?..

Эта мысль вполне в духе бахвала. Так, наверное, сказал бы Вобан музыки — господин Гайдн, который, строя из своих симфоний, квартетов и трио самые настоящие фортификационные сооружения, тоже считает себя непобедимым. Но может быть... может быть, он также заблуждается?

Возможно, последнее трио до минор Людвига — это его Тулон, и он уже вывесил своё трёхцветное знамя над бастионами традиционной музыки?

Пока он не смог найти ответа на этот вопрос.

Время подобно полёту птицы — взмах крыла, стремительное скольжение по небу, и вот уже нет ничего.

Как же он истосковался по вестям из родного Бонна. Но нет, вместо того чтобы беседовать с друзьями, нужно идти на этот проклятый концерт.

Людвиг встал, подошёл к роялю, взял несколько аккордов, вернулся к письменному столу и окунул перо в чернильницу.

— Эй, Франц, ну-ка принеси мне ещё одну пилюлю!

Молодой врач, менее часа назад прибывший в Вену, скорчил недовольную гримасу:

— Ты их ешь как конфеты. По-прежнему ни в чём меры не знаешь. И всё равно я ужасно рад встрече с тобой, старина Шпаниоль.

— Неужели Элеонора действительно так радовалась моей дедикации? [33] Посвящение (лат.). — Людвиг широко улыбнулся и щёлкнул пальцами. — Впрочем, наверное, мне не следовало так неуважительно называть твою невесту фрейлейн фон Бройнинг. Извини меня.

— Мы готовы простить любые твои причуды. Кстати, Леноре интересуется, как продаются твои вариации?

— Кому нужны композиции некоего господина Людвига ван Бетховена? — Он пренебрежительно помахал пером. — И потому я хочу подвести под ними черту. Вот так, например!

Он вывел на нотной бумаге линию, и Вегелер удивлённо спросил:

— Ты серьёзно?

Он подошёл поближе и нервно забарабанил пальцами по столешнице:

— Какая досада, Людвиг, что приход французов лишил меня должности ректора Боннского университета. Иначе я бы явился сюда в мантии с золотой цепью на груди и вручил бы заверенную печатью грамоту о том, что такого идиота, как ты, я в жизни своей не встречал. Или, может, подождём, пока ты снова придёшь в нормальное состояние?

Молодой врач обнял друга и вопросительно посмотрел на него.

— Здесь внутри бушует пожар. — Людвиг прижал руки к вискам, — но он отнюдь не вдохновляет меня на сочинение музыки, а напротив... Ой как болит голова! Дай мне ещё таблетку.

— Возьми, но учти, это точно последняя. Ты и так ходишь, словно лунатик.

— С моей грудной клеткой я могу принять лекарства в количестве, способном убить лошадь. Ну почему, почему так болит голова?!

— Видимо, потому, что на дворе мерзкая весенняя погода.

— А может, из-за насморка, который я подхватил несколько недель тому назад. — Людвиг брезгливо поморщился. — До чего ж горькая дрянь!

В марте сумерки всё ещё сгущались рано, и потому в комнате вскоре стало темно.

— Зажечь свет, Людвиг?

— Нет!

Ответ прозвучал так грубо, что Вегелер не отважился даже подбросить в почти уже погасший камин новое полено. Людвиг встал, зажав перо зубами, подошёл к роялю и сыграл несколько пассажей. Затем приподнялся, швырнул перо на полированную крышку рояля и забормотал нечто невнятное — может, заклинание или какую-нибудь магическую формулу, — обращаясь к смутно белеющему в темноте рыхлому листу нотной бумаги.

— Ну наконец-то. — Он облегчённо вздохнул. — Fine [34] Кончено (лат.). , но должен признаться, этот концерт си-бемоль мажор славы мне не прибавит.

— А теперь черёд рассыльного. — Вегелер мгновенно вскочил с места, отнёс ноты в соседнюю комнату и, вернувшись, удивлённо заметил: — Они строчат перьями так, что дым идёт. У тебя здесь настоящая мануфактура.

— Так будет и дальше. — Людвиг вновь сидел за роялем, стараясь, однако, к нему не притрагиваться. — Ты находишь моё состояние плачевным, правда, Франц? Но виной этому отнюдь не головная боль, а твой визит. Ты ведь приехал из моего родного города. Подумать только, в двадцать девять лет стать ректором Боннского университета. У меня поистине выдающиеся друзья.