Борис Павленок - Преданный и проданный

Под стать седоку был и конь — ноги, что твои столбы, могучая грудь и широкий, как печь, круп. Пётр Александрович любил помечтать в пути и потому всех сопровождающих держал в отдалении. Препятствий для него так же не существовало.

Головной дозор шёл саженей на десять впереди, адъютанты на таком же отдалении сзади, ещё далее пылили штаб-офицеры, затем отряд пикинёров, штаб в повозках, арьергардное прикрытие и обоз, хвост которого терялся за горизонтом. Новый командующий приближался к штабу фронта. Огромный военный лагерь просматривался с холма отчётливо и подробно. Расположенный полукольцом вокруг села, он дымил кострами, белел палаточными рядами, пестрел стягами и флажками.

На дальнем подступе к ядру армии расположились казачьи сотни. По обе стороны пыльного шляха, по которому ехал командующий, сахарными головами белели соломенные кровли буданов, вокруг них частоколом торчали воткнутые в землю пики, воинственно сверкая наконечниками. При въезде в это казачье селище передовой дозор был встречен заставой. Переговорив с драгунами, казачий вахмистр дал команду караульному, и тот подвысил полосатое бревно шлагбаума, конный караул отсалютовал генерал-аншефу шашками. Он вскинул руку к шляпе и огляделся: его персона не заинтересовала никого, казачки сидели вокруг костров, довершая утреннюю трапезу.

Вдали от дороги по левую руку в палисаде из возов с вздёрнутыми оглоблями снидало войско запорожское, точнее, небольшой — в пределах батальона — отряд его. Там видимого порядка было ещё меньше — пёстрая смесь камышовых шалашей, палаток, кибиток на телегах, крытых полотном или коврами, — войско или цыганский табор, поди пойми. Костры, гомон, песни, визгливый голос скрипки, удары бубна, присвист. На ответвлении дороги был отрыт окопчик, в котором находились двое запорожцев. Один, сдёрнув папаху, помахал командующему, словно знакомому с соседнего хутора, а второй так и остался дремать, подложив мохнатую шапку под голову.

Румянцев чуть придержал коня, вглядываясь и вслушиваясь в суету лагеря, покачал головой, сплюнул и пришпорил своего тяжеловоза. Жеребец, мощно набрасывая задом, вынес его на окраину деревни или, лучше сказать, села, хотя это не было ни деревней, ни селом в российском понимании сбитых в кучи или расставленных вдоль дороги домов. Тут избы не жались впритирку, а раскинулись вольно, в отдалении одна от другой, окружённые садами и виноградниками белые стены мазанок и высокие камышовые или соломенные кровли приветливо и празднично светились в радости наступающего дня.

Остановил Румянцева громкий хохот, доносившийся из зарослей вишняка, окружавших ближний дом. Басовитый голос требовал:

— А ну, добавь ещё, Леоныч!

— В момент, ваше превосходительство.

Послышался плеск воды и довольное пофыркивание, гогот. Румянцев подобрался к плетню и заглянул во двор. Под навесом, уткнув морды в копну свежей травы, кормились кони. Чуть подалее стояла порядком истрёпанная карета. На бревне, ближе к хате, аккуратно выложены сёдла, под стрехой развешаны палаши, у крыльца составлены в козлы ружья.

— Ого-го... Э-ге-ге... Ох!.. — Плеск воды.

У колодца с журавлём и непременным корытом для водопоя стоит огромная кадь — ванна. Из неё торчит лохматая, будто в овчине, голова, а рослый и жилистый драгун, босой, в исподних, но в мундире, льёт на эту самую голову воду из цебра.

— Добудь-ка ещё цибарочку, я полежу, а ты подторопи баб с гуляшом.

— Исполним, вашество... А что, нынче в штабе опять брехаловка?

— Уж такая она война наша, говорильная, мать твою волк поял, задницы от скамеек болят, — прогудел ответный голос из купели.

Румянцев, махнув сопровождающим — езжайте, мол, — вздыбил коня и перемахнул плетень. Поднявшись над купелью, заорал:

— Эпикурствуем, мать твою в полубога! А где-то кровушка льётся... А ну, вылазь, превосходительство, курвин сын. Кто таков?

Но эпикуреец не взволновался. Он обернулся на голос Румянцева, и тот увидел, что сидевший в бочке разноглаз — правое око было мёртвое, неподвижное. Окинув чресла полотенцем, Потёмкин поднялся, сурово просверлив незваного гостя здоровым глазом, ответно спросил:

— А ты кто таков, матюкало? Леоныч, подвесели жеребчика пикою, глянем, не боится ли щекотки, а ты, Тимоша, плёткой по крупу вытяни...

Румянцев разглядел третьего — низкорослый секунд-майор хлопотал возле ампирного столика с аппетитным натюрмортом, в котором меж фруктов, овощей и розоватых ломтей окорока поблескивали запотевшие бока кувшинов. Майор, увидев большого генерала, вытянулся и отдал честь, а драгун в подштанниках ответил:

— Сей момент. — И качнул к себе пику, по-казачьи воткнутую в землю.

— Отставить, — помягчел Румянцев, не отводя глаз от натюрморта. — Я главнокомандующий армией Румянцев. — Он напыжился, выпрямил спину, упёр руки в бока.

— А я камергер её величества императрицы российской Григорий Потёмкин, — уткнув руки в голые бока, заявил купальщик.

— А на кой тут камергеры? Кой чёрт тебя принёс?

— Состою в волонтёрах при командующем армией Голицыне.

— Хрен он в маринаде, а не командующий... Нынче я приму армию.

— Рад душевно, Пётр Александрович, батюшка вы наш. — Потёмкин выпрыгнул из бадьи. — Леоныч, халат! Завтракали, ваше сиятельство?

Румянцев скосил глаз в сторону «ампира».

— Признал, значит? Да и я о тебе наслышан, паша Одноглазый... О нахальстве твоём и лентяйстве. Ишь, время к полудню, а он завтракать... — Сердитый генерал с коня меж тем сошёл и передал Тимоше поводья. — А служба?

— Успеем, брехаловка ранее полудня не сберётся.

— Что за брехаловка? — нахмурился Румянцев неуставному слову.

— Да вот, Леоныч придумал... Штабные заседания, чуть не кажинный день, — отвечал Потёмкин. — Нынче имеет быть говорение по важному аспекту стратегии, чтобы освободить нижних чинов от пудрения головы, а пукли в бумагу обёртывать... Да вот незадача — где бумаги столь взять? Ваше здоровье, Пётр Александрович!

— На здоровье... Пукли, пудра? Шутить изволите?

— Какие шутки, языки распухли от рассуждений, как турок бить, а на деле — выскочим корвалантом за нашу линию, пощекочем турок и назад. Говорения эти — во где. — Потёмкин чиркнул по горлу. — Ваше здоровье... А полководец один упреждал: чтоб погубить кампанию, почаще проводи собрания да говорения...

— Фридриха изволите штудировать? Что, своих мудрецов нету?

— Почему же? И своих имеем, извольте: «Вуде же кому естественной нужды ради из рядовых остаться нужно будет, в таком случае, не удаляясь от дороги, исправя нужду свою, буде бы к своему месту успеть бы не мог, то к последнему зводу полка своего должен примкнуть...»

Румянцев захохотал, сотрясаясь могучим телом.