Борис Павленок - Преданный и проданный

— Господи, такая боль... За что?.. — Скорчившись, он катался по полу, держась за голову.

Дверь распахнулась, вбежала встревоженная Санечка, помогла Григорию подняться, довела до кровати и, заплакав, проговорила:

— Ложись, ложись, сейчас я... сейчас... Сниму твою боль... Уйдёт... уйдёт... Тихо... тихо... — Всхлипывая, она расстегнула ворот рубашки, подоткнула подушку, устраивая больного поудобнее, и лёгкими движениями принялась растирать его виски, отводя боль с темени на затылок. — Вот так, вот, вот... Тихо, тихо, милый... Проклятые книжки, нельзя же так читать... Одной гляделкой день и ночь... Я вон двумя засмотрюсь, так в глазах рябит... Ну-ну, миленький... — Санечка, приникнув к нему, всё шептала и шептала.

Лицо Потёмкина стало спокойнее, гримаса страдания постепенно ушла, и вот уже совсем разгладился лоб, расправились складки у рта, дыхание стало ровным. Думая, что он спит, Санечка тихонько подняла голову и посмотрела ему в лицо. Внезапно, не открывая глаз, он положил свои ладони на её плечи и пробормотал:

— Волшебница... хорошо-то как...

Ошеломлённая признанием, Санечка прильнула к нему грудью, а он не отстранил, как она боялась, а наоборот — прижал к себе и замер, будто вслушиваясь во что-то и наслаждаясь близостью горячего юного тела. Жизнь возвращалась к нему. Санечка закрыла глаза и, затаив дыхание, улавливала ток крови в каждой клеточке своего тела, ей никогда не было так хорошо. А руки «дядечки Гришечки» всё крепче охватывали её, ласкали плечи, стан, коснулись грудей, и тогда она с отчаянной лихостью — была не была — нашла в гуще щетины, облепившей лицо, его мягкие и жаркие губы. Они соединились в жадном и нескончаемом поцелуе.

Почувствовав на себе тяжесть его тела, Санечка застонала, и Григорий испуганно вздрогнул:

— Больно?

— Нет, нет, хорошо... — прошептала она, замирая от восторга и, открыв глаза, увидела его изумлённый взгляд и засмеялась счастливо: — Царапаешься... щетиной царапаешься.

У него сделались виноватыми глаза, он осторожно, стараясь не касаться своей многодневной жёсткой щетиной, снова поцеловал её и прошептал:

— Радость моя... сладкая...

Она закрыла ему рот ладошкой:

— Не прогони сон...

Свет яркого зимнего утра застал их в постели, по которой будто прошёл девятый вал. Потёмкин лежал на спине, разбросав руки и ноги, запрокинув голову. Рядом, свернувшись калачиком под одеялом, обнимая тонкой рукой Григория, угнездилась Санечка. Безмятежный их сон был нарушен громким стуком в ворота, голосами во дворе, лаем собак. Санечка вихрем слетела с кровати, забавно, как кошка лапками, провела по щекам, метнулась, на бегу натягивая рубашку, к окну, успев, правда, мимоходом глянуть в зеркало, и улыбнулась сама себе, вроде бы проверила — на месте ли белые, как дольки чеснока, зубы.

— Гришенька, — запричитала она, — там войсковцы какие-то... Вставай, а я пока... Ой, генералы... А я-то... А ты... — Молнией скользнула за дверь.

Потёмкин, зевая, сел в постели, свесив босые ноги и едва прикрыв халатом грудь.

Распахнулась дверь, ведущая на улицу, в горницу, пятясь задом и приглашая кого-то, вошёл Леоныч.

— Сюда, ваше сиятельство, сюда!

Лицо Потёмкина сначала изумлённо вытянулось, потом потемнело: в двери появился весь в погонах, позументах и аксельбантах генерал-поручик — его сиятельство Григорий Григорьевич Орлов собственной персоной. За ним, теснясь в дверях, пытались войти адъютанты. Орлов обернулся:

— Ждите меня снаружи, — и направился было к кровати, весёлый, уверенный в себе.

Но Потёмкин крикнул:

— Леоныч!

Леоныч подлетел пулей.

— Слушаю, ваше благородие!

— Почему, не спросясь, пустил в дом посторонних?

— Я, как... — растерялся Леоныч, осторожно оглядываясь на Орлова, — это... не успел... Их сиятельство, не спросясь...

— Мне не важно, сиятельство или светительство, — резко оборвал его лепет Потёмкин. — В доме я хозяин, и ни одна погань не имеет права... так же, как и чин высокий... переступать порог без моего дозволения...

— Ваше благородие, господин генерал приказал... Я по уставу...

— По уставу? Вот велю тебя шпицрутенами по уставу, тогда будешь знать, как быть с гостями непрошеными. Понял?

— Так точно.

— Иди и присмотри за домом, там целая толпа ворвалась, не покрали бы чего... — Потёмкин, хмуро взглянув на Орлова, спросил: — Зачем пришёл? Я не звал тебя. На дело рук своих полюбоваться?

Орлов не нашёлся сразу, что ответить: страшный вид Потёмкина его ошеломил. Смущённо улыбнувшись, проговорил:

— Правильно ты это своего денщика раскатал, я б его под арест, распустились!..

Потёмкин молча смотрел в окно. Переступив с ноги на ногу, генерал-поручик совсем уж не к месту ляпнул:

— С Рождеством Христовым тебя, Григорий Александрович! — и протянул руку.

Потёмкин, не убранный, с всклокоченными волосами и сумрачным видом, сидел, не меняя положения, сложенных на груди рук не разомкнул и, глядя исподлобья, буркнул:

— Ну, поздравил, дальше что? Всё? Можешь идти, — и упёрся в непрошеного посетителя незрячим глазом.

Словно холодом и ненавистью окатила Орлова чёрная бездонь зрачка, и он не выдержал, вскрикнул истерично:

— Да будь проклят тот день! Федька небось, он, сучонок, — в драке голову теряет... Перестарались Орлята... — Лицо его перекосила судорога, он вдруг бухнулся на колени. — Моя вина, мой грех... Вот видишь, на коленях перед тобой стою, прости... — Опустил голову, признался: — Катерина заела, она ведь проведала о чём-то, житья теперь не даёт... Ну, хочешь, руку поцелую?

— Руки я вам, Орлятам, не подам, — отрезал Потёмкин. — Ни-ког-да.

— Должник я твой до гроба... — всё сокрушался Орлов.

— Может, копеечку отжалеешь? — Потёмкин согнулся, словно убогий, протянул ладонь ковшичком.

— Да не кривляйся ты!

— А я теперь всегда кривой.

Всё ещё стоя на коленях, Орлов в отчаянии ударил себя ладонью по губам:

— Тьфу, типун мне на язык... Ну, хочешь, выбей мне глаз — и прав будешь. Спасибо, что не разнёс худую славу про это приключение. Боялся я встречи с тобой, ох как боялся... — Поднял голову, посмотрел на Потёмкина. — Ежели б не она, нипочём бы не пришёл. Доставь, требует, ко двору...

— Ты подымись с колен-то, — брезгливо посмотрел на него Потёмкин, — ненароком войдёт кто, негоже, чтобы холопья про наши неурядицы судачили... А того, что было, не переделаешь.

— И то верно, — поднявшись на ноги, подхватил с готовностью Орлов. — Так что приводи себя в порядок, чтоб предстать пред ясны очи государыни... А? На шенкелях марш-марш! — Орлов хлопнул Потёмкина по плечу, тот не отклонился. Орлов повёл глазами вокруг. — Бедно живёшь, Лександрыч, но, думаю, её величество милостью своей не оставит, да и у меня кое-что на примете имеется...