Александр Красницкий - Русичи

Прошло некоторое время.

Вдруг из глубины храма донеслось громкое конское ржание. Воины и народ, стоящие вокруг холма, встрепенулись и опять затихли. Ржание раздавалось всё ближе и ближе. Опять распахнулась завеса, скрывавшая истукана, и в дверях Святовитова храма показался белый конь.

Это было красивое животное, выхоленное, гладкое. Голову коня украшал пук перьев, спину покрывала белая попона. Конь выступал мелкими шажками. Он поводил налитыми кровью глазами, прядал ушами, фыркал. Под уздцы его вёл сам Бела, два самых сильных молодых жреца держали длинные поводья.

— Конь Святовита! — пронеслось в толпе.

На пороге храма конь, ослеплённый ярким светом, остановился и громко заржал.

— Счастливое предзнаменование. Удача, удача будет! — заволновался народ.

— Правду сказал отец Бела. Правду.

— Ещё бы. Сам Святовит вещает волю его устами.

— Тише, тише! Конь Святовита у копий.

Бела осторожно сводил коня. В напряжённом ожидании замерли все люди.

Владимир, всё ещё стоящий на щите, с тревогою следил за конём. Многое теперь зависело в его судьбе от этих мгновений. Какою ногой ступит на копья Святовитов конь? Если левой — не будет в дружинах воодушевления и неохотно пойдут они за своим только что избранным вождём. Без воодушевления же нет и победы.

Вдруг вздох облегчения вырвался из груди славянского князя. Конь был близко от копий, и Владимир мог рассчитать по его шагам, что он должен вступить на копья непременно правой ногой. Бела поднял голову и взглянул с улыбкою на славянского князя.

Тотчас раздалось ржанье коня, но его заглушил громкий радостный крик толпы: Святовитов конь ступил на копья правой ногой!

Никто теперь в огромной толпе этих простодушных людей, окутанных непроглядной тьмой язычества, не сомневался в полном успехе набега, в том, что этот пришелец избран в вожди волею Святовита. Кричали в неистовом восторге и воины, и жрецы, лишь один Бела был бесстрастно спокоен.

— Народ рюгенский, норманны и варяги, — воскликнул он, — видите вы, прав я был, возвестив вам волю грозного Святовита!

— Прав, прав! — зашумела толпа. — Да здравствует Владимир, конунг славянский! Да покорит он нашему Святовиту новые страны!

пустя несколько недель после происшедших на Рюгене событий в широкий пролив [41] Ныне река Нева; в IX веке она была проливом и разливалась на огромное расстояние в обе стороны. , соединявший Варяжское море с морем Нево, вошла большая флотилия остроносых драккаров.

Ветра не было, и драккары шли на вёслах. Тихо плескались об их крутые бока волны, широкий след оставался за кормой. Впереди флотилии шли лёгкие разведочные суда, показывавшие остальным путь среди бесчисленных отмелей, то и дело выступавших из воды островов, покрытых, как шапками, густым сосновым лесом.

Судя по внешнему виду драккаров, они только что выдержали долгое морское путешествие. Краска обсыпалась с их бортов, паруса были грязны, кое-где виднелись поломки. На бортах, кормах, палубах находились воины. Одни сидели у вёсел, другие мирно отдыхали на внутренних скамьях, третьи с азартом бросали кости — любимая игра, заимствованная скандинавами и варягами у франков.

В середине флотилии шёл один драккар — и больших размеров, и более красивый, чем остальные.

Этот корабль принадлежал вождю направлявшихся к Нево дружин — славянскому князю Владимиру, стремившемуся с рюгенскими дружинами в южную славянщину, чтобы отмстить одному брату гибель другого и самому занять место первого, став князем всей Руси, осевшей на огромном пространстве от берегов Варяжского моря до устья великой славянской реки — Днепра.

Когда варяжская флотилия вошла в полив, Владимир был на корме своего драккара. Около него, как всегда, важный, степенный, сосредоточенный, стоял его неизменный спутник и друг Добрыня Малкович.

Оба они смотрели на темневший справа от них далёкий берег.

— Там новгородская земля, — сказал, указывая на него племяннику, Добрыня.

— Да, дядя. Вижу и удручаюсь.

— Чем это?

— Тяжко идти на родину мне. Не с добром иду. Меч и огонь несу.

Добрыня сделал нетерпеливое движение.

— Постой, — остановил его племянник, — я знаю, что ты сейчас скажешь. Ты будешь уверять, что иду я мстителем, знаю я это, да ведь Ярополк-то брат мой?

— И Олег был его и твоим братом.

— Так ведь Олега погубил не столько Ярополк, сколько Свенельд-воевода.

— А зачем Ярополк слушал негодника?

— Как же не слушаться? Если бы ты вот.

— Я? Я бы сумел повернуть всё так, что никто ни в чём не был бы виноват!

— Пусть будет по-твоему. Но ещё тяжко мне, что я сам-то несвободным являюсь в родную землю.

— Чего же свободнее? Вон сколько воинов у нас! У кого такая дружина, тот несвободным не может быть!

— А обещание-то моё?

— Это старому Беле, что ли?

— Ему! Оно меня и по рукам, и по ногам сковывает. Ведь подумать только: если я сокрушу Ярополка и сяду в Киеве, так всё-таки должен буду во всём Беле быть подчинённым. Ровно, бы на службе я у него состою. Разве я свободен?

— Дай только добыть Киев, а там мы и от Белы отделаемся. Всё ведь я тебе говорил, чего там, на Рюгене, сказать было нельзя, ибо везде там были уши и каждое слово, какое скажешь, сейчас Беле переносилось. Что же ты думаешь, простаки мы? Пусть только нам помогут рюгенские дружины изничтожить врага, а там мы найдём на них управу. Теперь-то перестань думать об этом. Важнее всего для нас, какие вести придут к нам из Новгорода. Что-то долго не возвращаются гонцы!

Владимир тяжко вздохнул.

— Да, пока всё в руках новгородцев! — проговорил он, — Неужели же нам придётся пролить их кровь?

— Будут упрямиться, так и накажем их, — усмехнулся Добрыня. — Тоже эти новгородцы — зелье известное.

Дядя и племянник немного помолчали.

Казалось бы, Владимиру, чем ближе к родине, тем веселее быть, а он, напротив того, становился всё мрачнее и мрачнее. Добрыня не понимал, что делается с его племянником. Сперва он думал, будто Владимира угнетает мысль, что за оказанную военную помощь он отдал и себя, и все свои будущие завоевания арконскому жрецу, которому перед церемонией вынесения знамени Святовита дал торжественные обещания выплачивать дань, посылать по требованию арконских жрецов свои дружины, изгнать из Руси всех христиан.

Правда, эти условия действительно ставили киевского князя в зависимость от арконского жреца, но Добрыня Малкович, принимая их, в то же самое время решил их не исполнять и потому относился к будущему совершенно равнодушно. Он был уверен, что, когда придёт время, он сумеет обойти старого Белу, а его угроз он не боялся. Так он и племяннику сообщил и, видя, что тоска всё ещё не оставила Владимира, решил, что причины её совсем другие. Но какие это были причины, Добрыня сообразить не мог.