Явдат Ильясов - Исторические романы и повести [Книги 1-9]

Сахр - с горечью: - Или очередную, сотую или стотысячную, блажь.

Руслан - упрямо:

- Настоящую.

- Да? - Сахр с грустным любопытством взглянул на него. И тут же опять потускнел. - Посмотрим, если доживем. Не забывай название нашего города - Кят, то есть башня молчания. А что это такое, ты видел…

У калитки их ждал Аарон, худой и бледный, - видать, законники общины предписали ему немало постов, за буйство. Он упал на Русланову грудь и горько заплакал. Руслан стоял весь белый и холодный. Он разучился плакать.

- Как по-вашему большой водный поток?

- Река.

- А по-нашему - раха, ранха. Похоже? Раньше она и называлась Ранхой. Затем с верховьев вместе с водой пришло иное название - Охш, от которого и получился Окуз.

Так Руслан и увидел эту огромную реку. Западный плоский берег, освещенный только что взошедшим солнцем, тонул в голубой с золотом дымке, сливаясь с водой, и казалось - перед ним не река, а море. Над нею веет легкий ветерок, большого ветра нет - и на реке нет волн; так, лишь легкие узоры водоворотов на гладкой блестящей поверхности. И как-то диковинно, даже жутко видеть столько воды, куда-то стремящейся мимо тебя спокойно, быстро и ровно.

Царевич Аскаджамук, старший сын хорезмшаха, провожавший Сахра к реке, прочитал ему последние наставления: что сказать Кутейбе ибн Муслиму, как преподнести дары, что отвечать на такие-то и на такие-то вопросы. Он был так похож на отца - и ростом, и статью, и бородою, что на рассвете, когда выбирались из города, Руслан принял его за самого хорезмшаха, - даже удивился, какую честь оказывает царь своему послу, его провожая. Только услышав голос, догадался: не царь. У Аскаджавара голос крепкий, густой, а у этого - писклявый.

- Знаю, знаю, - отмахнулся Сахр от царевича. - Идем, Рустам. - Они спустились в большую лодку с тюками, охраной и дворцовым служителем, который должен был в Хазараспе добыть для посольства верблюдов. В другой лодке, вовсе огромной, перевозили лошадей.

Гребцы навалились на весла.

Честно сказать, Руслан с сожалением покидал чужой город, густо синеющий за речною поймой.

Чужой? Нет, теперь он свой. Что бы с ним, Русланом, ни приключилось еще, куда бы его ни занесло, она навсегда останется родной, эта солнечная земля. Потому что в ней лежит Иаиль.

Ах! Лучше б ему весь свой век оставаться в рабах у Пинхаса, день-деньской, обливаясь потом, трудиться на него, - только б Иаиль была жива и он был вместе с нею всю жизнь. Но чертова Фуа… Аарон говорил вчера: «Лейба тяжко хворает, все плачет и стонет, наверно, скоро умрет. Мать Рахиль стала задумчивой, тихой, страшно молчаливой - целый день сидит неподвижно, глядит в пустоту. А толстая Фуа вовсе взбесилась: бегает по двору, с криком кидается на мужчин. Пинхас собирается взять новую жену». Скажи, как вредят люди друг другу! Там, в Семарговой веси, мог ли подумать Руслан, что какая-то дурная Фуа, которую он знать не знал и знать никогда не хотел, отравит ему жизнь?

Узрев по ту сторону Хазарского моря пески и чахлую полынную равнину - по эту, Руслан решил, что пустыннее мест нет на земле. Но только теперь он увидел настоящую пустыню. Справа от каравана, бредущего вдоль реки, громоздились крутые песчаные холмы - целые горы сыпучего, чистого, без куста, без травинки, желто-серого песка. Страшно смотреть.

Когда посольский караван, отойдя от Окуза, на какой-то день пути одолел, двигаясь на юго-запад, раскаленное песчаное море и вышел к долине другой реки, Мургаба, Руслан впервые увидел «покорных богу».

В больших платках, скрепленных через лоб какими-то обручами, в просторных обтрепанных свитах, они (семь человек) выехали сбоку из-за песчаного бугра, слезли, изможденные, с заморенных коней. В их смуглых лицах, заметил Руслан, в густых, до черных глаз, курчавых бородах, в горбатых носах было что-то знакомое, еврейское.

- Одних кровей, - пояснил всезнающий Сахр.

- Ассалам ваалейкум! - поклонился старший воин с сединой в бороде.

- Ваалейкум ассалам, - ответил Сахр на их языке.

- Дайте поесть. Который день голодаем.

Они жадно набросились на еду.

- Дозор? - полюбопытствовал Сахр. «Покорные богу» переглянулись: говорить правду - не говорить. Но, видно, они не умели лгать.

- От войска отбились, - ответил старший воин. - С Кутейбой поссорились.

- Поссорились?

- Да. Из-за добычи. Мы простые воины, он наместник халифа, все лучшее берет себе. Мы возмутились. Он же отделывается сто тридцать первым стихом двадцатой суры корана: «Не засматривайся очами твоими на те блага, какими мы (то есть аллах) наделяем некоторые семейства». К тому же он северянин из племени Бахила, а мы - Бен иамина, дети юга. Ну, и… - воин безнадежно махнул рукой, не желая вдаваться в невеселые подробности.

Он вдруг перестал жевать, спросил подозрительно:

- Не христиане ли вы? Мы не то что пищу от них принимать - мы должны убивать их, поганых.

- Не христиане, - успокоил его Сахр. - Но и не «покорные богу».

- Будете ими, - заверил воин. - Мы вас тут всех в Туране обратим в нашу веру. Или - убьем.

Воин тупо уставился на Сахра.

- Думай пока, друг любезный, как выжить тебе самому. Куда вы теперь?

- Не знаю. Все в руках аллаха. Сказано - бог творит, как хочет, он свершитель того, что захочет. Видно, будем бродить в песках, пока не умрем. Будем разбойничать, тревожить Кутейбу. Мы хотели напасть на ваш караван, но увидели - много вас, и решили, что лучше договориться по-хорошему.

- Конечно, лучше! - Сахр велел сопровождавшим его слугам и телохранителям отдать бездомным «покорным богу» запасной котел, мешок проса, кувшин топленого бараньего сала.

Бродяги долго благодарили Сахра, затем их старший дал ему добрый совет:

- Хочешь сразу узнать, как настроен к тебе Кутейба ибн Муслим, посмотри на скатерть, когда будет угощать (если будет). Подадут баранину, значит, благоволит. Говядину - недоброжелателен. У нас в путных домах даже слуга считает оскорблением, если хозяин кормит его говядиной.

- Хорошо, учту. Спасибо.

- «Убьем, убьем», - проворчал Руслан осуждающе, когда они двинулись своей дорогой. - Голодный, а туда же… чванится, видишь.

- Да, - вздохнул Сахр. - Всякое вероучение разъединяет людей, провозглашая всемирную вражду.

- А… объединяет их что-нибудь?

- Объединяет. Должно, во всяком случае, объединять.

- Что?

- Общность нелегкой трудовой судьбы, - ну, как проще сказать: одинаковая тяжкая доля и ненависть к тем, кто их угнетает. Вообще-то, насколько мне ведомо, рабство, объединяя людей на основе ненависти к гнету, не сближает их по-человечески, не пробуждает в них сердечной привязанности друг к другу, а наоборот, убивает это чувство. Горе, нужда, бесконечные неудачи ожесточают людей, они черствеют, становятся ко всему равнодушными.