Мадлен Миллер - Песнь об Ахилле

— Осторожно. Лезвия очень остры. Это для отрезания плоти, которая начала гнить. Прижмите пальцы к коже вокруг раны и вы услышите особый треск.

Затем он велел нам ощупать кости друг друга, чтобы изучить их расположение, проследить пальцами косточки позвонка на спине. Пальцами он указывал, где располагаются какие органы.

— Рана в любой из них как правило смертельна. Но самая быстрая смерть тут, — его палец легонько постучал по виску Ахилла. Холодная дрожь пробрала меня, когда он касался места, где жизнь Ахилла была столь уязвима. Я ощутил облегчение, когда мы заговорили о другом.

Вечерами мы лежали на мягкой траве у входа в пещеру, и Хирон показывал нам созвездия, рассказывая о них — Андромеда, трепещущая перед пастью морского чудовища, и Персей, бросающийся к ней на помощь; вздымающий крылья бессмертный конь Пегас, который родился из перерубленной шеи Медузы. Он также рассказывал нам о Геракле, о его подвигах и о безумии, охватившем его. В приступе безумия герой принял жену и детей за врагов и убил их.

— Как же он мог не узнать своей жены? — спросил Ахилл.

— Такова природа безумия, — ответил Хирон. Голос его казался глубже обычного. Он знал этого мужа, вспомнил я. Он знал и его жену.

— Но отчего наступило это безумие?

— Боги пожелали наказать его.

Ахилл затряс головой. — Но это же было больше наказанием для нее. Это несправедливо.

— Нет закона, по которому богам должно быть непременно справедливыми, Ахилл, — сказал Хирон. — Да и, возможно, гораздо больше скорби в том, чтобы жить после того, как тот, кто тебе дорог, ушел. Как ты думаешь?

— Пожалуй, это так, — согласился Ахилл.

Я слушал молча. Глаза Ахилла вспыхивали огоньками костра, темные тени резче обозначили черты лица. Я бы узнал его и во тьме, и под любой личиной. Я бы узнал его даже сквозь безумие.

— Добро, — сказал Хирон. — Рассказывал ли я вам об Асклепии, и о том, как он раскрыл секреты врачевания?

Рассказывал, но мы хотели послушать снова, историю о том, как герой, сын Аполлона, пощадил змею. Змея в благодарность лизнула его уши, так что он обрел способность слышать, как она шепотом поведает ему тайны целебных трав.

— Но ведь на самом деле это ты обучил его врачеванию, — сказал Ахилл.

— Да, я.

— И ты не в обиде, что твою заслугу приписали змее?

Зубы Хирона сверкнули в темной бороде. В улыбке. — Нет, Ахилл, я не в обиде.

Потом Ахилл играл на лире, а Хирон и я слушали. Лира моей матери. Он привез ее сюда.

— Жаль, что я не знал раньше, — сказал я в первый же день. — Я уж почти решил не идти за тобой, потому что не хотелось ее оставлять.

— Теперь я знаю, как заставить тебя всюду следовать за мной, — улыбнулся он.

Солнце садилось за отрогами Пелиона; мы были счастливы.

Время у горы Пелион бежало быстро, дни протекали безмятежно. Теперь гулять по утрам было прохладно, теплело неохотно, когда слабеющие солнечные лучи пробивались сквозь пожелтевшие листья. Хирон дал нам меховую одежду и повесил на входе в пещеру шкуры, чтобы не выпускать тепло. Днями мы готовили дрова на зиму, солили мясо впрок. Звери еще не попрятались в норы, но скоро, сказал Хирон, должны были. По утрам мы любовались схваченными инеем листочками. Мы знали о снеге лишь по рассказам аэдов, сами мы его никогда не видели.

Однажды поутру, проснувшись, я увидел, что Хирона нет. Это было обычным делом, он чаще всего просыпался прежде нас, чтобы подоить коз и собрать фрукты к завтраку. Я вышел из пещеры, чтоб Ахилл мог поспать, и сел ждать Хирона. Пепел вчерашнего костра успел остыть и побелеть, я разгребал его палочкой и слушал лесные шорохи. Перепелка курлыкнула из подлеска, ей отозвался тоскующий голубь. Я слышал, как потрескивал дерн, от ветра ли или от легких шагов зверя. Я уж собирался пойти принести дров и разжечь огонь.

Странное ощущение пришло, словно мурашки по коже. Сперва затихла перепелка, потом голуби. Листва замерла, и ветер утих, и ни один зверь больше не шуршал в зарослях. Тишина была такая, как будто все вокруг затаило дыхание. Совсем как кролик, завидевший тень ястреба. Я ощутил, как сильно заколотилось сердце.

Порой, сказал я себе, Хирон творит волшебства, вроде того, чтобы согреть воду или успокоить зверя.

— Хирон? — позвал я. Голос мой дрожал и прерывался. — Хирон?

— Не Хирон.

Я обернулся. Фетида стояла у самого края полянки, ее белая как кость кожа и черные волосы казались яркими, как вспышки молнии. Платье, что было на ней, облегало тело и блестело как рыбья чешуя. Вдох застрял в моем горле.

— Тебя не должно быть тут, — сказала она. Так острые скалы царапают корабельное днище.

Она шагнула вперед, и трава, казалось, увядала под ее ногами. Она была морской нимфой, и земные создания не любили ее.

— Прошу простить, — выдавил я, голос был словно застрявший в горле сухой лист.

— Я предупреждала тебя, — Чернота ее глаз словно вливалась в меня, перекрывала горло, не давая дышать. Даже если бы я посмел крикнуть, я бы не смог.

Шорох за моей спиной и затем голос Хирона, громкий в этой тишине. — Приветствую тебя, Фетида.

Тепло вернулось моей коже, вернулось и дыхание. Я почти побежал к нему. Но его твердый взгляд удержал меня. Пожелай она, могла бы меня достать и тут.

— Ты пугаешь мальчика.

— Ему здесь не место, — ответила она. Губы ее были красны, словно от свежей крови.

Рука Хирона твердо легла на мое плечо. — Патрокл, вернись в пещеру. Поговорим с тобой позднее.

Все еще чувствуя дрожь в ногах, я повиновался.

— Ты слишком долго прожил среди смертных, кентавр, — услышал я ее слова, прежде чем за мной опустилась шкура-полог. Я прижался к стене пещеры; в горле было солоно и мерзко.

— Ахилл, — позвал я.

Он открыл глаза и оказался рядом прежде, чем я смог говорить.

— Что с тобой?

— Твоя мать здесь.

Я увидел, как он напрягся. — Она тебя не тронула?

Я помотал головой. Не сказав, что видел — она хотела. И могла бы, если бы Хирон не пришел.

— Я должен идти, — сказал Ахилл. Шкуры зашуршали, раздвинувшись и пропуская его, а потом снова сомкнулись.

Я не слышал, о чем там говорили на полянке. Они говорили негромко, а может, отошли куда-то. Я ждал, обводя пальцем спиральки на каменном полу. За себя я больше не волновался — Хирон, видно, твердо решил меня оставить, он был старше ее, был уже взрослым, когда боги еще только качались в колыбельках, а уж она-то тогда была всего лишь яйцом в морских глубинах. Но было нечто, которое трудно как-то назвать. Она могла многого лишить меня.

Когда они вернулись, был уже почти полдень. Первым делом я взглянул в лицо Ахилла, стараясь понять все по его глазам, по тому, как сжался его рот. Но ничего не заметил, разве что следы усталости. Он бросился на тюфяк рядом со мной.