Мадлен Миллер - Песнь об Ахилле

В ящиках снова оказались туники, струны для лиры и на этот раз, к его шестнадцатилетию, плащ, окрашенный драгоценным пурпуром из раковин багрянок. Это был плащ царевича, будущего царя, и я увидел, что он рад получить этот плащ. Ему пойдет, я знал, пурпур будет выглядеть еще роскошнее рядом с золотом его волос.

Хирон также приготовил подарки — снаряжение для пеших походов и новый нож на пояс. И наконец, я протянул ему фигурку. Он ощупал ее, кончики пальцев касались маленьких зазубринок, оставленных моим ножом.

— Это ты, — сказал я, глупо улыбнувшись.

Он поднял глаза, и я увидел в них огоньки удовольствия.

— Я знаю.

Однажды вечером, спустя несколько дней, мы допоздна задержались у угасающих углей костра. В тот день Ахилла не было пол-дня — пришла Фетида и задержала его долее обычного. Теперь же он играл на лире моей матери. Музыка была тиха и ясна, как звезды над нашими головами.

Я услышал, как Хирон рядом со мной зевнул, устраивая удобнее подогнутые ноги. Спустя миг музыка смолкла, и голос Ахилла громко спросил из темноты: — Ты утомился, Хирон?

— Утомился.

— Раз так, мы оставим тебя, отдыхай.

Обычно он не уходил так скоро, не спросив меня, но я и сам устал, так что не был против. Ахилл поднялся, пожелал Хирону доброй ночи и повернулся идти в пещеру. Я потянулся, наслаждаясь еще несколькими мгновениями у костра, и последовал за ним.

В пещере Ахилл уже забрался на ложе, лицо его было влажным после умывания из родника. Я тоже умылся, холодная вода охладила лоб.

— Ты еще не спрашивал о приходе моей матери, — сказал он.

— Как она поживает? — спросил я.

— Она в добром здравии, — ответил он — как всегда. Вот почему я иногда и вовсе не спрашивал.

— Это хорошо, — я набрал пригоршню воды, чтобы смыть с лица мыло. Мы делали его из оливкового масла, и оно густо и маслянисто отдавало оливками.

Ахилл заговорил снова: — Она сказала, что не может увидеть нас здесь.

— Мммм? — Я не ожидал, что он скажет что-то еще.

— Она не может увидеть нас здесь. На Пелионе.

В его словах будто скрывался второй смысл. Я повернулся к нему: — О чем ты?

Его взгляд блуждал по потолку. — Она сказала… Я спросил, следит ли она за нами, — его голос стал громче. — Она сказала, что нет.

В пещере настала тишина. Ничего, кроме звука текущей воды.

— О…

— Я хотел сказать это тебе. Потому что… — он помедлил. — Подумал, ты захочешь об этом знать. Она… — снова помолчал. — Ей не понравилось, когда я спросил об этом.

— Она была недовольна, — повторил я. Голова закружилась, и его слова снова и снова возникали в сознании. Она не может видеть нас. Я вдруг ощутил, что озяб, стоя у родника, а полотенце все еще прижато к моему подбородку. Почти силой я заставил себя раздеться и подошел к ложу, полный надеждой и испугом.

Я откинул покрывало и лег на ложе, уже согретое его телом. Его взгляд был по-прежнему устремлен на свод пещеры.

— Ты… обрадовался ее ответу? — спросил я наконец.

— Да, — сказал он.

Несколько мгновений мы лежали в напряженной, ощутимо живой тишине. Обыкновенно перед сном мы шутили и рассказывали истории. Свод над нами был расписан созвездиями и, устав от разговоров, мы называли их друг другу. «Орион, — говорил я, следя за его пальцем. — Плеяды».

Но сегодня ничего такого. Я прикрыл глаза и подождал, долго, пока не решил, что он уснул. Тогда я повернулся посмотреть на него.

Он лежал на своем краю ложа, следя за мной. Я и не слышал, как он повернулся. Я никогда не слышал, как он двигается. Он был сейчас неподвижен, тою своей особенной неподвижностью. Я тяжело дышал, обнаженная откровенность темной подушки, разделявшей нас, пугала меня.

Он потянулся ко мне.

Соприкосновение губ, сладость его рта, вливающаяся в мой. Я не мог думать, не мог более ничего, кроме как впивать его, каждое его дыхание, мягкое движение его губ. Это было словно чудо.

Я трепетал, боясь спугнуть его. Я не знал, что делать, что ему понравится. Я поцеловал его шею, ложбинку груди и ощутил соленый вкус на губах. Он будто набухал под моими прикосновениями, созревал, словно плод. От него пахло миндалем и землей. Он прижался ко мне, до стона впиваясь в мои губы.

Он замер, когда я обнял его, кожа его была мягка, как нежнейший бархат лепестков. Я знал золотистую кожу Ахилла и изгиб его шеи, и остроту его локтей. Я знал, как на нем отражается наслаждение. Наши тела сомкнулись, будто ладони в рукопожатии.

Простыни обвились вокруг меня, он выдернул их из-под нас обоих. Воздух вокруг меня словно похолодел, и я вздрогнул. Его силуэт наложился на нарисованное звездное небо, Полярная звезда сидела на его плече. Его рука скользнула по моему животу, бурно вздымающемуся дыханием. Он ласкал меня нежно, будто касался тончайшей тканью, и мои губы приоткрылись навстречу его прикосновению. Я потянул его к себе, трепеща. Он тоже дрожал, и дыхание его было рваным, словно от долгого быстрого бега.

Кажется, я произнес его имя. Оно словно выдохнулось из меня, я был пустым, как подвешенный на ветру полый тростник. Время исчезло, было лишь наше дыхание.

Я ощутил его волосы под пальцами. Что-то росло во мне, кровь билась в такт движению его руки. Он прижался ко мне лицом, но я старался притиснуть его еще ближе. Не останавливайся, сказал я.

Он не остановился. Ощущение взрастало и взрастало, пока хриплый вопль не вырвался из моего горла, и во мне будто лопнул бутон, заставив с силой выгнуться.

Нет, мне было не довольно. Моя рука потянулась ко средоточию его наслаждения. Его глаза были закрыты. По его жаждущему дыханию я понял, какой ритм ему нравился. Мои пальцы не останавливались, подхлестываемые его ускоряющимися стонами. Его веки были цвета закатного неба; от него пахло увлажненной дождем землей. Рот его приоткрылся в беззвучном крике, и мы так тесно прижались друг к другу, что я ощутил его теплый выплеск. Он содрогнулся, и мы замерли, вытянувшись.

Словно в полусне я ощутил, как сильно вспотел, ощутил влажность покровов ложа и влагу между нашими телами. Мы отодвинулись, отлепившись друг от друга, лица наши раскраснелись и словно припухли от поцелуев. В пещере стоял душный и сладкий запах, как у нагретых солнцем плодов. Взгляды наши встретились, мы молчали. Я вдруг ощутил страх, внезапный и острый. Этот миг был самым опасным, я напрягся, боясь его сожаления о случившемся.

— Я и не думал… — сказал он. И замолк. Более всего в мире я желал услышать то, чего он недосказал.

— Что? — спросил я. Если все плохо, надо скорее с этим покончить. — Я не думал, что мы когда-либо… — он медлил с каждым словом, и я не мог его за это винить.

— Я тоже не думал.

— Ты сожалеешь? — это вырвалось из него единым выдохом.