Мадлен Миллер - Песнь об Ахилле

Ты понял?

— Да, — сказал я. И это было правдой. Его слава должна оправдать свою цену, жизнь, которой он платит за нее. Легчайшее дуновение ветра коснулось подола ее платья, я понял, что она готова уйти, исчезнуть в подводных пещерах. Что-то заставило меня осмелеть.

— Гектор — хороший воин?

— Лучший из всех, — ответила она. — Кроме моего сына.

Ее взгляд упал на спуск с утеса. — Он идет.

Ахилл перелез через гребень утеса и подошел туда, где сидел я. Он оглядел меня, увидел кровь на коже. — Я слышал твой голос, — сказал он.

— Тут была твоя мать.

Он склонился и взял в руки мою ступню. Осторожно извлек осколки из ранок, сдул грязь и пыль. Оторвал полосу от подола своей туники и крепко прижал, останавливая кровь.

Мои руки легли поверх его ладоней. — Ты не должен убивать Гектора, — сказал я.

Он взглянул вверх, его лицо, обрамленное золотистыми волосами, было прекрасным. — Мать досказала тебе оставшееся пророчество.

— Именно.

— И ты думаешь, что никто, кроме меня, не способен убить Гектора.

— Да, — сказал я.

— И ты думаешь о том, как бы обмануть Судьбу?

— Да.

— А… — лукавая улыбка расцвела на его лице — шалости ему нравились всегда. — Ну, зачем мне убивать Гектора? Он мне ничего не сделал.

Впервые передо мной забрезжила тень надежды.

Мы отплыли тем же вечером, не было причин медлить. Верный обычаю, Ликомед пришел проводить нас. Мы стояли втроем, Одиссей и Диомед уже прошли на корабль. Они сопроводят нас до Фтии, откуда Ахилл сам поведет свое войско.

Было еще одно дело, которое следовало завершить, и я знал, что Ахиллу этого очень не хотелось.

— Ликомед, моя мать просила донести до тебя ее желание.

Тень пробежала по лицу старика, но он все же встретился взглядом с зятем. — Это касается ребенка, — сказал он.

— Да.

— И что ей угодно? — осторожно спросил царь.

— Она желает сама растить его. Она… — Ахилл запнулся, взглянув в лицо старика. — Ребенок будет мальчиком, сказала она. Когда его отлучат от груди, она придет за ним.

Молчание. Потом Ликомед прикрыл глаза. Я знал, что он думает о дочери, лишившейся сперва мужа, а затем и ребенка. — Я желал бы, чтоб ты никогда не приезжал на Скирос, — сказал он.

— Мне жаль, — сказал Ахилл.

— Оставьте меня, — прошептал старый царь. Мы повиновались.

Корабль, на котором мы отплыли, был остойчивым, прочным и хорошо управляемым. Команда была опытной, тросы выглядели новенькими и мачты казались живыми деревьями. На форштевне была фигура красавицы, прекраснейшей изо всех, когда либо виденных мной. Высокая женщина с темными волосами и темными глазами, руки простерты вперед, будто в мольбе. Она была прекрасна, линия щеки и ниспадающие волосы подчеркивали нежную шею. Раскрашена она была с большим искусством, прекрасно переданы каждый блик и тень.

— Вижу, вас восхищает моя жена, — Одиссей присоединился к нам у борта, мускулистая рука оперлась на фальшборт. — Она сперва отказывалась, не терпела, чтоб рядом был художник. Пришлось устроить так, чтоб он следовал за нею тайно. И думаю, получилось хорошо.

Брак по любви, такой же редкий как восточные кедры.

Ахилл учтиво спросил Одиссея, как ее имя.

— Пенелопа, — ответил тот.

— Корабль недавней постройки? — спросил я. Если он желал говорить о жене, то я желал поговорить о чем-то другом.

— Очень недавней. Каждый клинышек — все из лучшего дерева в Итаке. — Он хлопнул по фальшборту, словно по крупу лошади.

— Снова похваляешься своим новеньким кораблем? — к нам присоединился Диомед. Его волосы были подвязаны кожаной лентой, отчего лицо казалось еще суровее прежнего.

— Да, похваляюсь.

Диомед сплюнул в воду.

— Царь Аргоса сегодня красноречив, — сказал на это Одиссей.

Ахилл ранее не был свидетелем их словесной игры, как я. Его взгляд перебегал с одного на другого. Легкая улыбка заиграла на уголках его губ.

— Скажи-ка, — продолжал Одиссей, — как ты считаешь, такая живость ума происходит от отца, евшего человеческие мозги?

— Что? — Ахилл приоткрыл рот.

— Ты разве не слышал историю могучего Тидея, царя Аргоса, поедателя мозгов?

— Я слыхал о нем. Но не о… мозгах.

— Я думаю, эта история должна быть изображена на наших блюдах, — сказал Диомед.

Там, в дворцовом зале я принял Диомеда за верного пса Одиссея. Но в отношениях этих двоих ощущалась особая чуткость, удовольствие, с которым они состязались в словесных баталиях, было доступно лишь между равными. Я вспомнил, что Диомед также считался любимцем Афины.

Одиссей скривился. — Напомните мне в ближайшее время воздержаться от трапез в Аргосе.

Диомед рассмеялся; смех его звучал не слишком приятно.

Беседа захватила обоих царей. Облокотившись о фальшборт подле нас, они перебрасывались историями — о других морских путешествиях, о битвах, о прошлых победах в состязаниях и играх. Ахилл был благодарным слушателем и задавал вопрос за вопросом.

— Откуда у тебя это? — он указал на шрам на ноге Одиссея.

— А… — тот потер ладонь о ладонь. — Эту историю стоит рассказать. Но сперва мне следует переговорить с капитаном. — Он указал на солнце, ярко алевшее низко над горизонтом. — Скоро нам нужно будет встать где-то на якорь.

— Я пойду, — Диомед встал со своего места. — Я эту историю слыхал столько же раз, сколько отвратительные сказки на ночь.

— Тем хуже для тебя, — бросил Одиссей ему вслед. — Не обращайте на него внимания. У него жена — настоящая сучка, а это кого угодно превратит в бирюка. Тогда как моя жена…

— Клянусь… — прилетел голос Диомеда откуда-то с дальнего конца корабля, — если ты закончишь эту фразу, я тебя швырну за борт, и в Трою тебе придется добираться вплавь.

— Видали? — Одиссей покачал головой. — Бирюк. — Ахилл засмеялся, его потешали эти двое. Казалось, он совсем забыл о том, что именно они его разоблачили, и о том, что было после.

— Так о чем это я?

— Шрам, — с готовностью откликнулся Ахилл.

— Да, шрам. Когда мне было тринадцать…

Я смотрел, как он был поглощен рассказом Одиссея. Он слишком доверчив. Но становиться предвестником бед, вороном на его плече я не собирался.

Солнце склонялось, и мы подошли совсем близко темнеющей громаде суши, где собирались остановиться на ночлег. Для корабля нашлась бухта, и моряки выволокли его на берег. Выгрузили припасы — провизию и шатры для знатных особ.

Мы стояли посреди уже обустроенного лагеря с небольшим костром и навесом. — Все в порядке? — подошел к нам Одиссей.

— В порядке, — ответил Ахилл. И улыбнулся своей легкой улыбкой, самой открытой из всех. — Благодарю.

Одиссей улыбнулся в ответ, зубы сверкнули белизной в темноте его бороды. — Превосходно. Одного шатра довольно, я полагаю? Я слыхал, вы предпочитаете разделять. И спальню, и спальный тюфяк, сказали мне.