Мадлен Миллер - Песнь об Ахилле

Мое лицо будто обдало жаром. Я слышал, как Ахилл, стоявший позади, задержал дыхание.

— Ну что вы, тут нечего стыдиться… это обычная вещь среди отроков, — Одиссей задумчиво почесал щеку. — Хотя вы уже не отроки. Сколько вам лет?

— Это неправда, — жар, опаляющий мое лицо, прорвался в моем голосе, который далеко разнесся по берегу.

Одиссей поднял бровь. — Правда — лишь то, во что люди верят, а они верят в это относительно вас. Возможно, они ошибаются. Если слухи вас так уж беспокоят, оставьте их позади себя, отправляясь на войну.

Голос Ахилла стал жестким, в нем дрожала ярость. — Это не твое дело, царевич Итаки.

Одиссей поднял обе руки. — Приношу свои извинения, если ненароком обидел. Я пришел всего лишь пожелать вам обоим доброй ночи и убедиться, что все в порядке. Царевич Ахилл. Патрокл. — Он наклонил голову, а потом отошел к своему шатру.

Сидя в шатре, мы долго молчали. Я всегда думал, когда это время наступит. Как и сказал Одиссей, многие отроки становились любовниками. Однако оставляли подобные отношения, становясь взрослыми. Разве что развлекались с рабами или нанятыми куртизанами. Мужам в наших краях по вкусу победы, и они не станут доверять тем, которые сами побеждены.

Не смей позорить его, сказала богиня. Вот как раз что-то подобное и было у нее тогда на уме.

— Возможно, он прав, — сказал я.

Ахилл поднял голову и нахмурился. — Ты ведь так не считаешь.

— Не считаю… — я скрестил пальцы. — Я все равно буду с тобой. Но я могу спать снаружи, чтоб все это не бросалось в глаза. И мне нет необходимости сопровождать тебя на советах. Я…

— Нет. Фтиянам это безразлично. А остальные могут болтать, что им вздумается. Я все равно буду «аристос ахайон». Лучший из греков.

— Это может омрачить твою славу.

— Ну так пусть омрачит, — он упрямо стиснул челюсти. — Если в их глазах моя слава возвысится или падет от подобного, значит, они глупцы.

— Но Одиссей…

Его зеленые как листва глаза встретились с моими. — Патрокл… Я и так отдал им немало. Уж этого я им не отдам.

После таких слов сказать мне было нечего.

На следующий день южный ветер наполнил наши паруса; Одиссея мы нашли у форштевня.

— Царевич Итаки, — сказал Ахилл. Тон его был сух, и ни одна из прежних мальчишеских улыбок не оживляла его лицо. — Мне хотелось бы послушать о Агамемноне и других царях. Я желал бы побольше узнать о человеке, к которому собираюсь присоединиться, и о царевичах, с которыми мне предстоит сражаться.

— Это разумно, царевич Ахилл, — если Одиссей и заметил перемену, он никак этого не показал. Провел нас к скамьям у основания мачты, под большим надутым ветром парусом. — С чего же начать? — с отсутствующим видом поскреб шрам на ноге. При дневном свете бугристый и лишенный волос шрам выделялся ярче. — Есть Менелай, жену которого мы и собираемся вернуть. После того, как Елена выбрала его в мужья — об этом тебе может рассказать Патрокл, — он стал царем Спарты. Его знают как хорошего человека, бесстрашного в битвах и пользующегося уважением и любовью. Многие из царей встали на его сторону, и не только те, что были связаны клятвой.

— Кто же? — спросил Ахилл.

Одиссей перечислял, загибая пальцы на своей большой руке землепашца. — Мерион, Идоменей, Филоктет, Аякс. Оба Аякса, и Великий, и Малый. — Одного из этих я помнил по сватовству у Тиндарея, огромного человека со щитом, второго же не знал вовсе.

— Старый царь Нестор из Пилоса также будет там. — Это имя я слыхал, в юности он плавал с Язоном за Золотым Руном. Он давно уже не участвовал в войнах, но тут привел своих сыновей и советников.

Ахилл слушал внимательно, глаза его потемнели. — А троянцы?

— Приам, разумеется. Царь Трои. У него, поговаривают, пятьдесят сыновей, и все с детства приучены к мечу.

— Пятьдесят сыновей?

— И пятьдесят дочерей. Он известен своим благочестием и любим богами. И сыновья его известны, каждый по-своему — Парис, конечно, любимец Афродиты, и особенно известен благодаря своей красоте. И даже самый младший, которому едва десять сравнялось, будет сражаться со всей свирепостью. Троил, если не ошибаюсь. Их двоюродный брат также сын богини, и станет сражатся за них. Его имя Эней, он дитя самой Афродиты.

— А что скажешь о Гекторе? — Ахилл не сводил глаз с Одиссея.

— Старший сын Приама, его наследник, любимец Аполлона. Самый могущественный защитник Трои.

— Как он выглядит?

Одиссей пожал плечами. — Не знаю. Говорят, он велик ростом и мощен, но так говорят почти обо всех героях. Ты встретишься с ним прежде меня, так что это ты расскажешь мне, как он выглядит.

— Почему ты так говоришь? — Ахилл сощурился.

Одиссей скривил рот. — Я, с чем наверняка согласится и Диомед, всего лишь умелый воин, и не более того. Мои таланты в ином. Если с Гектором в битве встречусь я, то новостей о нем я назад точно не принесу. Ты, конечно, дело другое. Его смерть принесет тебе великую славу.

Я похолодел.

— Может, я и победил бы его, но смысла в этом не вижу, — ответил Ахилл ледяным тоном. — Он мне ничего не сделал.

Одиссей хмыкнул, словно это было славной шуткой. — Если каждый воин станет убивать лишь тех, кто ему лично нанес обиду, войн вообще не будет, — он поднял бровь. — Хотя это, возможно, не так уж плохо. В подобном мире, наверное, я был бы аристос ахайон, вместо тебя.

Ахилл не ответил. Он обернулся, смотря на волны за бортом корабля. Свет солнца упал на его щеку, позлатив кожу. — Ты ничего не сказал об Агамемноне.

— Да, наш могущественный царь Микен, — Одиссей снова откинулся назад. — Гордый отпрыск рода Атрея. Его прадед Тантал был сыном Зевса. Ты, разумеется, знаешь эту историю.

История вечных мук Тантала была известна всем. В наказание за презрение к их могуществу, боги низвергли его в наиглубочайшую бездну подземного царства. Они обрекли царя терпеть вечные голод и жажду и не мочь дотянуться до еды и воды.

— Я о нем слышал. Но никогда не знал, в чем же его преступление, — сказал Ахилл.

— Что ж, в дни царя Тантала все наши царства были одинаковы по размеру, и цари жили мирно. Но Тантал был недоволен своим уделом и принялся силой отбирать соседские земли. Владения его удвоились, но это Тантала не удовлетворило. Успех вскружил ему голову, и превзойдя всех живших прежде людей, он решил бросить вызов самим богам. Не в силе оружия, разумеется, ибо никто из людей не может тягаться с богами на поле битвы. В хитрости. Он решил доказать, что боги не всезнающи, как они утверждают.

Итак он призвал сына Пелопса и спросил, желает ли тот помочь своему отцу. Конечно, сказал Пелопс. Отец его улыбнулся и обнажил меч. Одним ударом он перерезал сыну горло. Разрубил тело на куски и поджарил их над огнем.