Геннадий Хлебников - На пределе

Я уже собирался отправиться в обычный обход по цехам, когда меня задержали Лымарь и Иванюшкин. Оба возбуждены и рассержены.

— Товарищ главный, опять бух воду мутит, — сердито начал Иванюшкин, преграждая мне дорогу. — Вот, — помахал он листком бумаги. — Не дает талоны на дополнительное питание. Говорит: «Не положено». А директор разрешил, подпись есть. Бухгалтер говорит: «Пусть еще подпись поставит, я против. Дважды распишется, тогда пусть талоны транжирит».

И еще что-то говорил Иванюшкин, а Лымарь только вторил ослепительной своей улыбкой: «Да, да, все так!».

Я взял листок и отправился в бухгалтерию.

О главном бухгалтере Мацафее стоит хоть кратко кое-что сказать. Он приехал на Дальний Восток за длинным рублем из Одессы еще в канун войны. Война застала его на нашем заводе. Война, как известно, всех оставила там, где застала, не согласуясь с волей людей. Невысокого роста, плотный, короткошеий, с черными выпуклыми близорукими глазами, спрятанными за толстыми стеклами очков, этот пятидесятилетний мужчина всем своим независимым респектабельным видом заставлял невольно относиться к нему уважительно. Мацафей нередко заносчиво спорил с Никандровым, человеком неуступчивым, волевым. Конфликты у них, как я понимал, чаще происходили не на деловой почве, а из-за амбициозных соображений. Уж очень любил бухгалтер Мацафей называть себя и чувствовать государственным контролером, и, при случае, лишний раз напомнить об этой своей прерогативе. Ну а теперь, когда мы с Кондратенко «взяли бразды правления» в свои, еще неумелые, как правильно полагал Мацафей, слабые руки, вспышки амбициозности у главбуха участились. Он упорствовал на каждом шагу, при любом случае с тонкой издевкой подчеркивал нашу некомпетентность во всяких «сальдо-бульдо», «дебитах-кредитах», нашу экономическую безграмотность. Мы оба злились, потели вечерами над книгами, вникая в таинства тройной бухгалтерии, листая всякие отчеты, накладные. Но это пока мало нам помогало. Мацафей торжествовал и властвовал. И он нам был нужен, а мы ему нет. И мы то и дело, оставив в сторону самолюбие, снимали перед торжествующим наглецом шапку, просили выручить, научить, благодарили униженно «за науку».

Нот такой он был, главбух Мацафей. К нему я и пришел со злополучной бумажкой. Вздернув подбородок, Мацафей с победительной улыбкой взглянул на меня, пропел с недоброй вежливостью:

— Слушаю вас, товарищ главный инженер.

Слово главный он подчеркнул, давая лишний раз понять, что он, Мацафей, профессиональный бухгалтер, который работал в лучших конторах Одессы, не признает меня инженером. Диплома-то у меня нет, одна должность. Прав старый хрыч! Ну и пусть не признает, а мне работать надо, и с ним, кстати, работать. Как можно спокойнее я говорю:

— Надо выдать талоны, товарищ Мацафей.

— Я уже сказал: нужна вторая подпись администратора, — напыжился главбух.

— Я подпишу.

— Нет, нужна подпись директора, — непреклонен Мацафей.

— Он в тресте.

— Это меня не касается.

— Очень даже касается, — рассердился я, вспомнив о документе, лежавшем в моем кармане. — Вы вот тут играете роль ревностного хранителя государственных интересов, а сами не очень-то считаетесь с ними.

— Я бы попросил вас выбирать выражения! — вскричал возмущенно Мацафей, вскакивая со стула. А он, коротыш Мацафей, может казаться прямо-таки грозным. Ишь, взъярился.

Я вынул из кармана расписку, случайно обнаруженную мною в бумагах Никандрова, оставленных в столе. Расписка гласила: «Тов. Мацафей! Выдайте 100 (сто) талонов на допол. питание. Тридцать талонов разрешаю взять Вам, лично. Подтвердите подписью». «Сто талонов выдал, 30 взял себе. Мацафей». Я не читал расписки, только показал Мацафею его подпись.

— Откуда она у вас? — потемнел лицом Мацафей.

— Какая разница? — ответил я.

— Не скажите… — невесело усмехнулся Мацафей.

— Есть еще несколько списков с поддельными подписями. Показать?

— Не надо, — сухо сказал Мацафей. — Давайте-ка список.

Мацафей подписал список, подавая мне, заметил с кривой усмешкой:

— Не советую копать… с этим дополнительным питанием. Да, признаюсь, я брал, незаконно это. Но не один я. Тут еще кое-кто замешан, кроме Никандрова. Вы, конечно, сами понимаете?

— Понимаю я это, — говорю. — Советую в свою очередь больше не пытаться жить за счет других. Вы же у людей кусок хлеба рвете изо рта. В фиктивных списках — имена колонистов, а они почти не получали талонов. Это мародерство.

— Ну, ну, какие громкие слова, — поморщился Мацафей. — Приглядитесь, молодой человек, кругом все так делают. Вам с этим повальным грехом совладать? Бросьте вы!

— Что — кругом, то меня не касается, а у нас на заводе хватит людей обманывать, — твердо заключил я эту неприятную беседу, наивно тогда полагая, что так оно и будет…

Фиктивные списки, фиктивные подписи, это часть обмана. Другая часть заключалась, как я выяснил, в том, что по сговору с заведующим столовой эти талоны отоваривались жирами, рисом, мукой и другими редкостными в дни войны продуктами. Люди, имеющие отношение к распределению продуктов и других товаров, потерявшие совесть, как крысы тащили в свои норы пищу, принадлежащую другим, тем, кто ковал, как говорится, своими руками победу; тащили, вырывали изо рта детей и стариков. Придет время и об этом скажут во всеуслышание. И осудят тащивших. К этому осуждению прибавлю и свои вот эти свидетельства.

Лымарь и Иванюшкин обрадованы. Иванюшкин сказал:

— Сегодня наши ребята поужинают хорошо. Рис на талоны, лярд. (Лярд, смалец — жир, вытопленный из сала) Мы вот, с Ефимом, десятерых на разгрузку угля ставили. Два вагона только что подошли. Я сам с ними буду мочью работать. А Ефим на печь пойдет. Там на уборке половняка (Половняк — распиленный пополам и более мелкие части кирпич) наши мужики заняты.

— А молодая жена как? Не получит выговор, Дымарь? — шучу я.

— Потерпит. Мужиков-то теперь мало, обижать их опасно, — весело скалится Дымарь.

После нашей беседы с колонистами, они все, на другой же день, переселились в пустующий барак. Ожили мужики, оттаяли, смотрят веселее, даже ходят не горбясь, как раньше. Великое дело для человека — жилье, угол, который равняет его с другими людьми, а не отделяет стеной недоверия, как та постылая казарма Никандрова. Сразу сократилось число невыходов по болезни, поползли вверх показатели выполнения норм выработки. Правда, до ста почти никто не дотягивал, но тенденция была, и мы с Кондратенко стали выдавать колонистам талоны на дополнительное питание, выдавали им спецодежду и обувь из наших скудных запасов. Хотелось поддержать людей, совсем было отчаявшихся доказать, что они не те, за кого их принимают или хотят принять.