Геннадий Хлебников - На пределе

Мне нужен был хлеб. Вчера я обнаружил в летней спецовке четыреста рублей. Как я забыл про них осенью, получив зарплату, не мог припомнить, на что их отложил. Деньги были не особенно в ходу. Теперь я мог их истратить. С утра страшно хочется есть, а хлеб по карточкам я забрал вперед. На обед я опаздывал, хороня Еремкину. Да и ужин условен: тарелка супа. Я высмотрел в руках красномордого парня в солдатском бушлате буханку белого, так называемого амурлаговского хлеба. Белый хлеб и булки городские пекарни перестали выпекать еще за два года до войны. В Амурлаге пекли для «элиты». Я остановил красномордого.

— Пол косой, — буркнул парень, не выпуская изо рта папироски.

— Милый, дорогой, а дешевле? — с упреком сказал Тимаев.

— Ищи дешевле, — посоветовал парень, хотел идти дальше, но вдруг, решив что-то в уме, спросил:

— Твоя цена?

— У меня четыреста, — сказал я.

— Твоя, — сунул мне буханку парень, небрежно взяв из моих рук деньги и, не считая, сунул в карман.

— Этот из Амурлага, я его часто на базаре вижу, — говорит Тимаев. — Он этих буханок много продает. Пайки у амурлаговской службы большие, да и карабчат мало-мало. Живут люди! — с искренней завистью заключил Тимаев.

Вечер опустился на наш поселок, когда я, завершив дневные дела, уселся пить чай. Предвкушая пиршество (вот бы масла!), отрезал от румяной буханки горбушку, налил жестяную кружку чая. Не успел съесть полгорбушки, дверь приоткрылась и в щель просунулась голова соседкиного парнишки-шестилетки. Глаза его разгорелись при виде белого хлеба. Он деликатно, по-взрослому, осведомился:

— Белый?

— Да вот, — говорю, — Хочешь?

— Можно кусочек, — подумав, неторопливо согласился парнишка. Я был восхищен выдержкой этого маленького мужчины. Он без суеты принял кусок и чинно удалился. А через некоторое время дверь снова приоткрылась и на этот раз показалась в просвете мордочка младшей сестры парнишки. Не ожидая вопроса, я и эту наделил куском, отрезанным, не скупясь.

Когда дверь открылась в третий раз, я инстинктивно и не без некоторого, каюсь, сожаления бросил взгляд на половинку буханки… В комнату косолапо ввалился Бабушкин.

— Чаевничаешь? Кончай быстрее, береги живот, — весело заговорил он. — Идти надо, запаздываем и так. Он тебя еще днем искал, не нашел…

— Кто?

— Как кто? Геолог Окунев. Уезжает в Сибирь, прощальный ужин у него. Одевайся быстрее.

С геологом Окуневым я знаком с прошлого года. Завод оказывал мелкие услуги Тумнинской геологической партии, которой и руководил Окунев, толстенький, очкастый, круглолицый, напоминающий обликом знаменитого сказочника Ершова. Тихий, вежливый, начитанный. Мы обменивались книгами, обменивались мыслями о прочитанном, и мне всегда интересно было с ним беседовать.

Бревенчатый пятистенный дом, где обитали геологи, стоял на краю рабочего поселка Парашютный. За калиткой загремел цепью пес, глухо и лениво, для порядку сбрехнул. Послышались шаги и голос окликнул нас:

— Кто там? — и обрадовано. — Давно жду, друзья, проходите.

Мы вошли в дом вслед за хозяином. Из прихожей видна просторная комната, длинный стол, уставленный яствами и бутылями. Вокруг стола уже расселись гости. По всему видно, они уже выпили «по первой», потому что оживленно о чем-то обменивались мнениями, и не особенно-то привлек их внимание наш приход. Нам нашли место, усадили, уже «штрафные» рюмки в наших руках. Я, как завороженный, точно так, как час назад мальчик, мой сосед, смотрел на кушанья, сплошь покрывавшие стол так, что нельзя понять, какой рисунок на скатерти. От давно позабытых запахов кружилась голова. Освоившись, я стал различать кушанья. Тут лежали на тарелках балыки и теша из кеты, калуги и осетра; поднимался парок над горками гуляшей и котлет мясных; рубиново светилась красная кетовая икра и чернела паюсная. И хлеб, такой же белый, какой остался у меня дома, и черный был, и булочки.

Приветливые хозяин и хозяйка, такая же толстенькая, кругленькая, радушно угощали нас. И мы не чванились, ели все, что попадало в наши руки. От почти забытой водки не отказывались. Но по мере того, как голод покидал наши вечно тощие желудки, мы все чаще возвращались к мысли: а почему все же такой роскошный ужин?

— Несправедливо получается: дети пухнут с голоду, а тут чересчур, — шепчу Бабушкину.

— Так ведь как же иначе, — вздыхает Бабушкин. — Особой государственной важности задание люди эти выполняют.

— Все же лучше бы поровну, — замечаю я.

— Все равно всем не хватит, — возражает товарищ.

Я не знал, что возразить ему, но меня коробила эта явная несправедливость: одним лишку явно, другим и малого нет.

Геологическая партия входила в ведомство Амурлага, и этим все объяснялось. Работников ее, особенно руководящих, подкармливали. Окунев имел большой штат дармовой прислуги из числа заключенных: конюха, кучера, повара, целая дворня. Они и за этим столом прислуживали, суетились на кухне.

Присмотрелся к соседям по столу. Рядом со мной сидел усатый, черноволосый, с низким лбом мужчина в полувоенном костюме. Не без гордости он сообщил, что служит в конвойных войсках. «Помкомвзвода я…» С другой стороны меня то и дело тычет в бок острым локтем захмелевший инженер, один из помощников Окунева. Произносились тосты в честь хозяина, хозяйки, в честь «бога финансов», как все называли тучного, с гладкой лысиной человека в роговых очках. Он довольно щурился и поправлял называющих его богом: «Бухгалтер — и государственный контролер!».

Я уже собирался совсем было улизнуть с пиршества, как дверь в дом широко распахнулась и в комнату быстрыми и тяжкими шагами вошел… Петренко! Вижу, что не одного меня удивил приход столь важного начальника в скромный домишко Окунева.

Большой, почти квадратный в своей медвежьей дохе до колен, он, казалось, занял все пространство комнаты, потеснил всех своей мощной плотью. Петренко рассеянно глядел маленькими темными глазками на собравшихся, словно не замечал никого, оставаясь наедине со своими мыслями. К Петренко подскочил всполошившийся хозяин дома, стал подобострастно приглашать дорогого гостя присесть «к столь скромному столу…»

— Стол-то не так уж и скромен, — покривил в снисходительной улыбке губы Петренко, стягивая перчатки. — Ты завтра едешь?

— Завтра, товарищ Петренко, — с готовностью подтвердил Окунев.

— Добро… Так ты там разверни… Чтоб все в срок… — предупредил Петренко. А польщенный и растроганный таким вниманием начальства, такой близостью к большому человеку геолог аж зашмыгал носом от такой чести: он, простой инженер, каких много, приобщен к государственной тайне. Ах, как важно быть приобщенным к тайне, ну хотя бы маленькой государственной тайне. А тут речь шла, конечно же, о большой государственной тайне. Я видел и на лицах большинства гостей Окунева счастье от снизошедшей и на них частицы такой благодати. «Сам Петренко приехал к Окуневу. Время нашел, надо же! И мы приобщились, мы лицезрели высокое начальство, и нас коснулось крыло счастья, так неожиданно свалившееся на Окунева».