Памела Шоневальд - Когда мы были чужие

Наконец мы отыскали пансион неподалеку от Ван-Несс-авеню, грубо отделанный и даже еще не покрашенный. Комната с едой стоила вдвое дороже, чем я платила в Чикаго, но владелице — ирландской вдове — нужна была прислуга: готовить и прибираться. Она согласилась скинуть мне два доллара в неделю за то, что я буду помогать по дому вечерами. На третий день миссис Салливан уже изумлялась вслух, как она раньше могла обходиться без Молли, без ее таланта экономить и прибираться в одну секунду так, что все вокруг сверкало. Она даже заплатила мне за новые занавески, которые я сшила в гостиную, но отвергла идею Молли купить соседний дом и расширить столовую, чтобы обслуживать больше посетителей.

— Если у леди нет практической сметки, чего ей было не остаться в Донеголе? — ворчала Молли.

Однако уже к концу первой недели они заключили соглашение: миссис Салливан сдает Молли в аренду помещение под мебель, которую та будет продавать вновь прибывшим. Денег, которые Молли выручила за парусину, хватило покрыть все ее расходы по переезду на запад.

— Теперь начну копить на пансион, — сказала она, прикупив новый календарь для «осуществления плана Сан-Франциско».

Мой план, как выяснилось, осуществить было сложнее. На другой день по приезде я надела чистое, отутюженное платье, взяла письма от Витторио, доктора Уиндема и журнал записей Софии и направилась на Тейлор-стрит в благотворительную амбулаторию Пасифик. У меня не было никаких сомнений, что стоит мне показать им письма, как меня тут же примут. И мы так же легко сойдемся с этой школой, как хорошо скроенный рукав со своим корсажем.

— Могу я поговорить с доктором Бьюкнелл? — спросила я у слуги, отворившего дверь, — первого китайца, какого я видела в жизни.

Сдержанно удивившись, что я пришла, хоть мне и не было назначено, он оставил меня дожидаться ответа в прихожей, заставленной горшками со всякими пальмами и папоротниками, и удалился, тихо ступая туфлями на войлочной подошве. Он не предложил мне сесть, а потому я стояла и поневоле вслушивалась в негромкий разговор, долетавший из соседней аудитории. Мне удалось разобрать только слова «сепсис» и «тромбоз», как раздался стук каблуков и я увидела элегантную женщину в накрахмаленной английской блузке, с длинным рядом медных пуговичек, крошечных, как шляпки от гвоздей. Седые гладкие волосы высоко зачесаны а ля помпадур.

— Я миссис Роббинс, — сообщила она, — ассистент доктора Бьюкнелл. Доктор сейчас в Денвере, но вы можете изложить мне свое дело касательно амбулатории.

— Меня зовут Ирма Витале. Я приехала учиться в школе медсестер. У меня есть…

— Сожалею, мисс, но занятия уже начались. Вы можете записаться на следующий семестр. Аттестат, полагаю, у вас имеется.

— Нет, мадам, но я могу читать по-английски.

Тонкая выщипанная бровь удивленно поползла вверх.

— Но тогда вы могли бы прочитать наши условия и сэкономить деньги на поездку сюда.

— Я думала…

— О, хорошая медсестра не «думает», она знает.

Я не чувствовала себя таким жалким первачком с тех пор как упрашивала миссис Клайберн помочь мне найти работу.

— Вот два рекомендательных письма и журнал записей нашей клиники, — настаивала я.

— На итальянском, — пренебрежительно заметила миссис Роббинс, проглядывая аккуратные заметки Софии.

Я напомнила, что синьора Д'Анжело регулярно переписывалась с миссис Бьюкнелл.

— Какую еще работу вы умеете делать, мисс? — спросила она чуть более снисходительно.

— Шить модные платья и вышивать.

— Превосходно. Ваша профессия очень востребована в городе. Помимо того, вы могли бы посещать вечернюю школу и получить аттестат.

— Когда я могу поговорить с доктором Бьюкнелл?

— Возможно, на следующей неделе. Или через две. А теперь, мисс Витале, прошу извинить, меня ждут студенты.

Она резко развернулась и зацокала прочь, мгновение — и седой шиньон скрылся за могучей пальмой.

Я пришла в амбулаторию на следующей неделе, и на следующей, но доктор Бьюкнелл все еще не вернулась. На третий раз миссис Роббинс предложила мне работу — мыть столы, стирать бинты и приводить в порядок инструменты, а также драить полы и готовить. Словом, работу служанки. Но зато ко мне «как следует приглядятся» и, быть может, сочтут, что я заслуживаю поступления в школу, «в дальнейшем», и без аттестата о среднем образовании. Хорошо, сказала я ей, я согласна на эту работу.

На Маркет-стрит я купила небольшой блокнот, умещавшийся в кармане передника, два графитовых карандаша и перочинный ножик, чтобы их подтачивать. Таким образом, пояснила я Молли, прежде чем помыть доску, я смогу все оттуда переписать. А кроме того иногда мне удастся слушать лекции, пусть и урывками, записывать названия инструментов и разных костей скелета, благо, они помечены бирками. Там же, на Маркет-стрит, я купила словарь и начала переводить записи Софии на английский. Когда вернется доктор Бьюкнелл, я буду во всеоружии.

Кроме утомительно долгих часов на работе, бывали в те дни у нас и приятные развлечения. По выходным мы с Молли исследовали город, упиваясь его красотой: великолепными новыми домами на Ноб-Хилл, садами с пышно цветущей бугенвиллией, ярким зимним солнцем, ласкающим поздние розы, и элегантными испанцами верхом на породистых лошадях. В южных и восточных районах города на холмах росли фруктовые сады и виноградники. Мы любовались туманом, встающим над заливом Сан-Франциско: дымка рассеивалась и открывались зеленые острова. На трамвае можно было доехать до пустынных диких пляжей, которые напоминали Молли ее родную Ирландию, а меня зрелище океана словно возвращало обратно на борт «Сервии». Я смотрела на волны и видела лицо Густаво, слышала в шуме ветра его негромкий голос и, казалось, снова ощущала в руке гладкую китовую кость, на которой он вырезал для меня летящих над водой дельфинов.

— Здесь полным-полно матросов, — фыркала Молли, — и ты прекрасно знаешь, где они проводят время.

Да, я не раз видела, как, сойдя на берег, моряки направляются в таверны, бордели и притоны для курильщиков опиума, а также в игорные дома в омерзительных кварталах, тянущихся вдоль бухты, которые недаром получили свое название Пиратский берег.

— Город их мало интересует, все, что им нужно, они находят именно там. Ну, а представь на минутку, что его корабль пришел бы в Сан-Франциско. И что, Ирма? Думаешь, он вспомнил бы о тебе?

На другой день, скручивая нарезанную марлю в рулоны бинтов, я представила себе, как Густаво спускается по трапу, бросает на землю походный мешок и щурится на солнце. Он узнал бы меня, даже в новой американской одежде и с другой прической — завитые локоны ото лба — и сказал бы: «Ирма! Как вы замечательно выглядите. Почему вы не отвечали на мои письма?» А я объяснила бы, что воры украли у меня конверт с его адресом. «Не беда, — сказал бы он. — Давайте погуляем по городу». И мы пошли бы на Ноб-Хилл, потом на Телеграф-Хилл и в русские кварталы. Шли и глазели на ветренный залив и чудесные виды Марин-Каунти. Я вдыхала бы запах его просоленной одежды, а потом мы бродили бы ночью по берегу у самой кромки воды. И он совсем не был бы похож на матросов, которым нужен Пиратский берег.