Том Холт - Козлопеснь

— Привычках? — сказал незнакомец. — Ну конечно, знаю. Я знаю его с тех пор, как он был вот таким козленочком, и не раз собственными руками спасал его от волков.

И вот он направился к этому старому белому козлу, успокаивающе поводя руками и помахивая полой плаща. Я заранее знал, что именно так он себя и поведет, а также и то, что как раз такого поведения наш старый козел не выносил; в конце концов, он был Козий Король во всем своем праве. Он склонил голову, издал звук, который можно услышать от разочарованной публики и ринулся прямо на незнакомца. Он врезался ему в живот и сбил с ног. Незнакомец неловко полетел наземь, треснулся головой о камень и заругался. Козел одарил его взглядом, полным чистейшего отвращения, потряс бородой, как государственный советник, и потрусил к своему стаду.

— К обвинению в козокрадстве, — сказал незнакомец, элегантно утирая кровь полой плаща, — я добавлю обвинение в ведовстве, ведущем к нарушению мира в обществе. Твой отец, который, как это очевидно, бывал в Персии и почти наверняка является предателем, наложил на моего бедного козла вавилонские чары и превратил его в свирепое чудовище-человекоубийцу. Мой священный долг, как истинного грека — убить этого козла и так отвратить гнев богов. — Он с трудом поднялся на ноги, обернул левую руку плащом, а правой извлек из ножен меч. Когда он все это проделывал, я приметил маленький амулет Гекаты у него на шее, носимый для отвращения злых духов, и понял, что он суеверен. Это было все, что мне следовало о нем знать.

— Ты столько же проницателен, сколь и храбр, незнакомец, — сказал я. — Немногие бы поняли то, что понял ты. Как же ты догадался? Неужели по раздвоенному копыту левой передней ноги?

Незнакомец замешкался, а его рука против воли дернулась к амулету.

— Раздвоенное копыто, — повторил он.

— Это, однако, не мидийские чары, — продолжал я непринужденным тоном. — Думаю, это фессалийские чары, или что-то вроде того. С тех пор, как отец вернулся из Фессалии, дела обстоят поистине ужасно. Никто из соседей не желает с нами разговаривать, и кто-то из них бросил нам в колодец дохлого кота.

— Значит, твой отец бывал в Фессалии? — спросил незнакомец.

— О да, — сказал я самым разнесчастным голосом. — Оттуда-то он и привез ту ужасную тварь . По ночам она издает такие чудовищные звуки! И с тех пор, как она появилась, мы забыли, как выглядит молоко.

— Какую тварь? — спросил незнакомец.

— Вон тут козу, — сказал я, показав на крупную черную козу с перекрученным рогом, которая как раз подняла голову и вытаращилась на незнакомца на свойственный козам манер.

— Эвримен из нашей деревни сказал, что это ведьма, и один раз ее попытались сжечь, да только она не горела, даже когда ее всю облили смолой. Зато он пробежала через все их дома и подожгла их. Они собирались подать на отца в суд, но были слишком напуганы, — я замолчал и посмотрел на незнакомца таким взглядом, как будто он был героем, несущим всем нам избавление. — Ты и правда обвинишь моего отца в ведовстве? — спросил я. — Мы будем так благодарны тебе!

— Разумеется, — сказал незнакомец, пятясь назад и не отрывая глаз от черной козы. — Сегодня же отправлюсь к архонту.

С этими словами он развернулся и удалился с изрядной прытью. Мне удалось сдержать смех, пока он не скрылся из вида, а вернувшись домой, я тут же рассказал все отцу. Конечно, он решил, что я все придумал и наказал меня пятьюдесятью строками Гесиода.

Такова была моя первая встреча с Аристофаном. Вторая произошла семью годами позже, но я узнал его с первого взгляда, а он — меня.

Мы с Калликратом возвращались с тихого званого ужина в кругу его скучных друзей, где неслабо набрались и обсуждали природу Справедливости. На улицах царила полная тьма, и мы с ним всю дорогу сжимали рукоятки мечей. Мы почти добрались до дома, когда повернули за угол и увидели то, чего ночные прохожие боятся больше всего: серенаду.

Не исключено, что вы никогда не бывали в Афинах, а юноши в вашем городе ведут себя исключительно пристойно; на сей случай я расскажу, что собой представляет серенада. Несколько молодых людей встречаются на приеме, который они находят унылым. После этого они экспроприируют остатки вина и самых симпатичных флейтисток, берут факелы и отправляются искать гулянку поинтереснее. В своих поисках Идеальной Пьянки они не жалеют усилий и заглядывают под каждый камень; они врываются на агору, вваливаются в Расписной Портик, блюют у Портика Герм, пересекают площадь и направляются вверх по улице, разрушительные, как спартанская армия, от дома к дому под звуки флейт и пение. Все это, разумеется, сопровождалось неизбежными потерями — некоторые из них валятся с ног и засыпают, а другие, вдруг обнаружив себя под окнами своих подружек, принимаются распевать песню «Заперта», пока их не окатывают помоями. В основном же они держатся тесной группой, как тяжелая пехота на враждебной территории, поскольку хоть сама по себе серенада имеет смутный ореол святости и связана с Афродитой и Дионисом, любого отставшего могли схватить стражники или атаковать горожане. Основной целью большинства серенад являлись захват Акрополя и свержение демократии; но поскольку за всю историю Города не случилось ни одной серенады, продержавшейся на ногах достаточно долго, чтобы добраться хотя бы до Монетного двора, в политическую жизнь они внесли не так много изменений.

Конкретно эта серенада представляла собой поистине ужасное зрелище. Тут было по крайней мере сорок молодых людей, вооруженных мечами и факелами, увенчанных лаврами и распевающими «Гармодия». С десяток девушек, бывших при них, выглядели перепуганными до потери чувств, и я заметил, что одна из них — свободнорожденная, которую они, вероятно, конфисковали в одном из домов по пути.

Это на ее плечах висел Аристофан, и он явно был тут одним из лидеров. Он вопил во всю мочь — наверное, отдавал приказы, как таксиарх — а его соратники отвечали приветственными криками и время от времени блевали. Мы с Калликратом застыли, притворившись привратными столбами, но нас все равно заметили и тут же остановились.

— Строй, стой! — заорал Аристофан. — Спартанцы по левому флангу! Пленных не брать!

Калликрат, который и сам участвовал в серенадах, когда был помоложе, и не думал убегать, поскольку в этом случае за нами бы обязательно кинулись вдогонку, а поймав — избили бы или даже убили. Вместо этого он остался стоять, ничего не говоря, в надежде, что они уберутся прочь. Обычно это срабатывало, но всегда, и сейчас был как раз такой случай.

— Взгляните, господа, — сказал Аристофан. — Вон тот спартанец нас не боится. И что же мы с ним сделаем?

Его собраться выдвинули несколько великолепных предложений, и я почувствовал, что Калликрат начал нервничать. Сам я не храбрец, как вы и сами убедитесь в свое время, но тогда я был слишком юн, чтобы осознавать реальную опасность, а к тому же страх лучше всего пробуждал во мне хитроумие Помимо всего этого, какое-то вредоносное божество нашептало мне идею спасти бедную свободную девушку, удерживаемую Аристофаном, поскольку если бы она задержалась в его компании на хоть сколько-нибудь существенное время, ее шансы на выгодное или просто неплохое замужество оказались бы сведены к нулю. Тут надо иметь в виду, что я был как раз в том возрасте, когда девушки начинают оказывать на нас как раз такого рода воздействие; сейчас-то я рассматриваю их исключительно как досадную помеху.