Любовь Овсянникова - Эхо вечности Книга 2. Багдад–Славгород

Конечно, был испуг! Но не угроза смерти стала ему причиной, а личная ответственность перед страной и семьей за судьбу их будущности. Справится ли он? Или сил его на победу не хватит, и тогда весь мир пойдет прахом? Он лучше многих других понимал, что обезвреживать захватчика придется ему, что за него никто этого не сделает, что сейчас в стране нет силы крепче и выносливей, чем он — молодой мужчина.

Пока война докатывалась до Славгорода, пока шли через него потоки беженцев, славгородцы — всей силой души веря в своих защитников — все же под диктатом трезвого рассудка собирали сведения о жизни в оккупации, о поведении немцев там. Наш народ всегда умел надеяться на лучшее, но вместе с тем готовиться к худшему, поэтому и стремился все знать.

А утешительного было мало. После прихода немецких войск на оккупированных территориях устанавливался жестокий «новый порядок», при котором не было даже подобия гражданской вертикали власти — действовало военное управление.

С первых же дней гитлеровцы и их пособники начали массовые репрессии. В первую очередь убивали евреев и тех, кого считали «советскими активистами», затем — заложников, которых они называли не иначе как жидобольшевистскими собаками, и «нарушителей» установленного оккупационного режима.

Когда-то (с 1905 по 1917 год), Славгород входил в черту постоянной еврейской оседлости и был заполонен ими, но с той поры здешние евреи выкрестились в Православие и так ассимилировались, что стали писаться украинцами, так что по этой части расправа им не грозила. Но семью приезжего главного инженера завода «Прогресс» (фамилия Светлов) славгородцам пришлось-таки два года прятать по погребам. И слава богу, что ни Стекловы, ни их благодетели не пострадали.

У населения регулярно отбирали продукты питания, из-за чего люди голодали. Тех, кто прятал продукты, избивали плетками. Взрослое население гоняли на принудительные работы, при этом, конечно, ничего не платили, ничем не воздавали, кроме угроз, побоев и грабежей. Некоторых, у кого жилища были получше, выселяли в сараи, заселялись в их дома сами и принуждали хозяев обслуживать их быт.

И Борис Павлович понял — раз призывают даже немолодых мужчин, значит, битва предстоит серьезная.

С первых дней войны они с женой вернулись в Славгород, к ее родителям, и начали хлопотать об эвакуации всей семьи на восток, но это оказалось делом нелегким. Тут надо было опереться на роль человека в обществе, на его профессию или специальность. Борис Павлович попытался оформить эвакуацию на жену, но ему ответили, что учителя эвакуации не подлежат, тем более что Прасковья Яковлевна была учителем украинского языка и литературы, которые не могли понадобиться за пределами Украины.

Тогда он сделал ставку на Якова Алексеевича, тестя, который был главным агрономом колхоза. Но оказалось, что колхозу выдали лимит на эвакуацию и список эвакуирующихся от колхоза не мог вместить всех желающих, протиснуться в него было трудно. Туда могли войти только сам Яков Алексеевич, его жена, дети и теща, а замужняя старшая дочь — нет. Дескать, у нее есть своя семья, не колхозная. Даже в отношении тещи Якова Алексеевича слышались возражения, что она никогда не работала в колхозе. И это при том, что Ефросинья Алексеевна приняла на свет половину жителей Славгорода! В этом вопросе никакие заслуги человека не шли в расчет. Безукоризненно действовало одно правило: родство — остальные бесстыже нарушались.

В их семье, где с начала войны и так царили хаос и разброд, разгорелись дебаты, Евлампия Пантелеевна отказывалась уезжать в безопасное место без дочери и внучки. Она явно не представляла себе, как можно пускаться в тяжелую дорогу с Алексеем, у которого была поломана нога в самом неудобном для лечения месте. Боялась она не за себя, а за Алексея, который должен был неподвижно лежать, которого надо было носить на носилках при пересадках и переходах, которому надо было обеспечивать отправление естественных надобностей в людных местах, при скоплении народа. Такому больному тряская дорога могла больше навредить, чем помочь. Со всем этим Евлампия Пантелеевна — при ее жестокой грыже — без помощницы, конечно, не справилась бы. Просто безвыходное у них сложилось положение!

Тогда их вообще вычеркнули из претендентов на отъезд. Председатель колхоза лично контролировал этот список и взамен выбывающих спешно вписывал своих все новых и новых родственников. Возник скандал! Пока улаживался этот конфликт, оказалось, что Яков Алексеевич, как человек еще зрелого возраста, может эвакуироваться только имея бронь от мобилизации. А такой брони у него не было.

Решение вопроса затягивалось. Борис Павлович еще был дома, когда по постановлению ГКО от 10 августа 1941 года его тестя Бараненко Якова Алексеевича, 1896 года рождения, все-таки забрали на фронт.

Возможно, Борису Павловичу удалось бы эвакуировать за Урал тещу с сыновьями и матерью, а следом за ними в качестве беженцев отправить свою жену Прасковью Яковлевну с дочкой. Но буквально через несколько дней до них дошел слух, что Яков Алексеевич попал в плен, не успев получить обмундирование и оружие. Лагерь военнопленных, куда его бросили, находился в Днепропетровске (улица Чичерина, 171), на территории бывшего Тихвинского женского монастыря.

Теперь Евлампия Пантелеевна и думать не хотела, чтобы бросить мужа тут одного, в плену. Так одно цеплялось за другое и не позволяло им, незащищенным людям, удалиться от войны.

Вот из каких незначительных черточек, наблюдений и фактов формировались сила, решительность и расположенность Бориса Павловича на долгую беспощадную борьбу. Он молодец, что вовремя об этом подумал и всего себя настроил на выполнение труднейших военных задач. Единственное, чего ему не хватало, это знаний о правилах войны, о ее закономерностях, о человеческой психологии, изменяющейся под давлением смертельно опасных ситуаций.

Он был шебутным человеком, как и полагается в молодости, но в нем преобладали черты обыкновенного сельского парня: доверчивость, уважительность к старшим, послушание перед ними, старательность и исполнительность, некоторая неторопливость, крестьянская основательность.

А солдату этого мало. Приходящие на войну молодые мужчины оказывались в обстановке непривычной, даже в беспощадной. Им приходилось привыкать к строгому распорядку, к отсутствию элементарных удобств, к постоянной опасности. Но главное — приходилось проходить воинскую науку, осваивать владение оружием, постигать тактику военных операций, вырабатывать технику боев. Короче, штудировать искусство войны и учиться выживать и побеждать.

Для этого нужны были другие качества, нежели в мирной жизни, а именно: сметливость, мгновенная реакция на события, умение принимать решения в нештатных ситуациях, терпение и выдержка и трижды выносливость. Всему этому надо было учиться, чтобы оно к тебе быстрее пришло. Но учиться в бою — ненадежное дело.