Любовь Овсянникова - Птаха над гнездом Том 2. Презирая дымы и грозы

Начинался второй этап — ожидание Победы, хотя Прасковья Яковлевна понимала, что придет она нескоро. Заплатив за нее наивысшей ценой, только чаяла теперь, что больше платить не придется, что муж и братья вернутся домой живыми и здоровыми.

И полетели с фронта похоронки, ибо наши уже не оборонялись, попадая в плен, а наступали, проливая кровь и теряя жизни…

То, что в народе назвали похоронкой, было извещением о гибели советских военнослужащих в боях за Родину. Члены семей красноармейцев, воюющих с оружием в руках, с нетерпением ждали писем полевой почты, из которых узнавали, что родной и близкий человек жив. И только короткие слова почтальона: "Вам похоронка" — перечеркивали мечты о встрече, говорили, что дальнейшей совместной жизни с фронтовиком уже не будет. Этот клочок официальной бумаги как будто хоронил будущее. В этот момент жены становились вдовами, дети теряли отцов, многие из них превращались в сирот.

Похоронка была официальным документом, необходимым для обращения в военкомат по вопросу начисления семье погибшего военнослужащего пособия от государства. Составлялась и оформлялась похоронка в войсковой части, к которой был приписан военнослужащий, и отправлялась по месту жительства его семьи. Также данные о погибших заносились командиром в специальные донесения, отправляемые в архивы. Оттуда они могли быть запрошены семьей погибшего через военкоматы по месту жительства.

Горше похоронки были только извещения о том, что военнослужащий "пропал без вести": его вроде и в живых уже не было, и пособие семье не назначалось, поскольку не было определенности в том, куда он делся.

Случалось, что похоронку оформляли ошибочно, полагая, что человек погиб, но это бывало редко, исключительно редко.

Где-то 27 или 28 мая 1944 года пришла похоронка и Прасковье Яковлевне — на мужа. Привыкшая получать от него бодрые письма, она не сразу поняла, что за карточку ей сунула в руки почтальон, молча поспешившая отбежать в сторону.

Начала читать:

Извещение

Ваш муж Николенко Борис Павлович, сержант разведчик 61-й отдельной армейской разведывательной роты 58-й стрелковой дивизии 37-й армии 3-го Украинского фронта, уроженец пос. Славгород Синельниковского района Днепропетровской области, в бою за Советскую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, погиб 25 мая 1944 года под Тирасполем.

Похоронен в братской могиле с. Копанка.

Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии (приказ НКО СССР № 023).

Командир части ( подпись )

Военный комиссар ( подпись )

Начальник штаба ( подпись )

МП

Дочитала до конца… И тут ноги ее подкосились, глаза стали горячими и вмиг высохли, губы покрылись коркой... Не помнила, как развернулась и заспешила не домой, где ее ждала Ефросиния Алексеевна, а, миновав свою улицу, направилась к бабушке Ирине. Бабушка Ирина гадала Борису Павловичу, когда он первый раз отправлялся на войну. Как же она могла забыть об этом, — ругала себя Прасковья Яковлевна, — ведь бабушка сказала, что он вернется домой живым после двух ранений. Живым!

Она почти бежала, таща ребенка за руку. Слез и паники не было. Только деловая целеустремленность, как будто она непременно должна была сделать что-то, имеющее чрезвычайную важность, и вместе с тем тупое непонимание происходящего подталкивали ее вперед, заставляли не стоять на месте, а идти к кому-то, к живой душе, обязательно неравнодушной, чтобы сообща что-то предпринять и истребить злое наваждение, насевшее на нее. Ведь это ей все показалось, примерещилось, не так ли?

Это сказывался еще живущий в ней импульс побега к матери — к той, которая в любой беде прижмет к себе, пожалеет и всегда выручит, всеми силами исправит пространство вокруг своего дитяти. «Как же так, мамочка, ведь это несправедливо! — мысленно разговаривала Прасковья Яковлевна с погибшей Евлампией Пантелеевной. — Зачем же он так трудно выживал, с какой целью храним был Богом? Неужели только затем, чтобы где-то далеко от дома погибнуть в толпе и пасть в безымянную могилу? Это бессмыслица. Так не бывает в природе! Мне и не снилось ничего…»

Ирина Семеновна возилась на огороде — не переставая печалиться, привыкала к новой усадьбе, куда перешла жить после гибели Алексея Федоровича. Тут, у бездетного сына Семена, ей было спокойнее, чем с семьей Григория, младшего сына, где было трое детей. Устала она от них... Правда, теперь и Григория забрали на войну, Александра Федоровна одна с детьми осталась.

Увидев бабушку в траурной косынке, которую та надела после расстрела и не снимала уже больше года, Прасковья Яковлевна замедлила шаг. Ей стало жалко нагружать старушку своей страшной вестью. Эх, надо было к свекрови пойти, подумала она.

Свекровь после гибели на расстреле Прокофия Григорьевича, пьяницы и дебошира, жила себе спокойно и состоятельно с младшим сыном и, как всегда, работала: обшивала соседок. Других забот у нее не было. Возможно, вместе с матерью, к которой ходила ежедневно, она оплакивала Порфирия Сергеевича, своего брата, но не мужа. Кто у нее из родных был на войне? Только сын Борис... Но особенной ее обеспокоенности о Борисе Павловиче Прасковья Яковлевна не замечала. Да, еще зять Сергей воевал, муж дочери... Ну, о нем она вообще могла не думать — Людмила с ним не имела общих детей. Правда, Сергей усыновил Евгения, Людмилиного байстрюка, ну и спасибо ему за это. Все остальное Александре Сергеевне в зяте не нравилось и при встречах она старалась его не замечать.

Тем временем Ирина Семеновна почувствовала присутствие людей во дворе и коротко взглянула туда — не за водой ли кто-то пришел. У Семена Алексеевича во дворе был колодец с пресной водой, какой во всем Славгороде не было. А главное, что воды в нем было много. И к нему во двор со всех концов села шли и ехали люди — брали воду на готовку, на стирки и на купания.

Но теперь во дворе стояла ее внучка Прасковья. Стояла и не двигалась, будто приросла к траве...

— Чего ты, а? — спросила Ирина Семеновна, подходя ближе к Прасковье Яковлевне. — Чего стоишь, пригорюнилась? Что случилось?

Прасковья Яковлевна молча протянула ей карточку со страшным текстом, вроде жалуясь, что кто-то прислал дурную шутку, что это не может быть правдой, и пусть бабушка честно скажет об этом.

Ирина Семеновна, несмотря на возраст, еще свободно читала без очков.

— Пошли в хату, — коротко бросила внучке, опуская руку с открыткой.

В хате она подошла к окну, к свету, словно плохо видела или понимала написанное, словно на улице не поняла его. И опять начала читать, шевеля губами.

— Этого же не может быть, правда? — зашептала Прасковья Яковлевна. — Как можно погибнуть после удачного побега из плена и благополучного спасения от расстрела?