Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

Оппозиция подняла голову. Желая заручиться поддержкой Англии в деле управления османским государством, Мидхат-паша начал вести переговоры с Генри Эллиотом, о чём сразу стало известно Игнатьеву. Обыкновенно между ним и султаном выступал посредником Абрам-паша. Через него Николай Павлович не раз предупреждал султана о готовящемся дворцовом перевороте и советовал ему изгнать из Порты наиболее опасных заговорщиков, в число которых входил и военный министр. Но Абдул-Азис лишь хвастался в ответ.

— Генерал Игнатьев потому так беспокоится, что не знает обычаев нашей веры. Стоит мне показать чётки — мятежниками овладеет такой страх, что они тотчас опомнятся и выдадут зачинщиков.

По всей видимости, он уже начал сомневаться в искренности своего приятеля и не доверял ему вполне, поскольку Александр II увильнул от личной встречи с ним. Русское правительство отвергло дружбу с Турцией и предпочло ему объединение с Германией и Австрией. Как известно, обида худший из советчиков, а султан был обижен до глубины души. При крайне редких теперь встречах с Николаем Павловичем, его чернобородое лицо становилось угрюмым.

В незавидное положение поставил Горчаков русского посла в Константинополе, если не сказать, плачевное! Игнатьев чувствовал себя, как человек, слабеющий душой и телом от болотных испарений, изнемогающий от звона и укуса комаров, по большей части малярийных кровососов.

— Решать славянский вопрос надо в полном объёме и только тогда, когда Россия в состоянии будет сделать это одна, без вмешательства корыстолюбивой политики Габсбургов, всегда жившей в долг и не платившей по долгам, — внушал он своим сослуживцам.

За это в Петербурге и Вене Игнатьева прозвали «туркофилом», ставя ему в вину дружбу с султаном.

— Моя вина в том, что я люблю своё Отечество! — сказал Николай Павлович Нелидову, когда они коснулись этой темы. — Я никогда не скрывал своих взглядов, считал и считаю, что Горчаков напрасно повёл политику венских соглашений, которая, даю зарок, столкнёт нас лбами с Портой.

— Вы полагаете, войны не избежать? — спросил старший советник, перехватив довольно выразительный взгляд шефа.

— Попомните меня, — сказал Игнатьев, мрачнея от своих предчувствий.

Первым шагом на новом опасном пути, против которого предостерегал Николай Павлович, было учреждение консульской комиссии, которая должна была контролировать действия оттоманского комиссара, отправленного султаном в Герцеговину. Консульская комиссия собралась в городе Мостаре в августе тысяча восемьсот семьдесят пятого года. В её состав вошли: от Великобритании Гольмс, от Германии — барон Лихтенберг, от России — Ястребов, от Австро-Венгрии — Васич, от Франции — Дюзон и от Италии — Дурандо. Послы в Стамбуле должны были впредь повиноваться венскому центру. Другими словами, граф Андраши, заклятый враг России и её злостный соперник, сделался хозяином восточного вопроса, а русский посол, успешно противившийся доселе австро-венгерским и английским козням, выдан был головою венгерскому коноводу под постоянный, ежечасный контроль представителя Вены Франца Зичи и германского посла Карла Вертера, без ведома и согласия которых он не мог теперь и шагу сделать в Порте.

— Как же это называть, как не предательством! — гневно восклицал Игнатьев, собрав своих секретарей и объясняя им абсурдность ситуации. — Высокое положение, достигнутое нами в Турции ценой десятка лет и неустанных попечений, уничтожается во вред России! без какой-либо гарантии будущего и без другой видимой причины, кроме личного расположения нашего канцлера к графу Андраши.

Секретари подавленно молчали. Каждый чувствовал себя турецким пленником, которого везут в железной клетке на спине верблюда. Им не надо было объяснять, что Вене, закрепостившей Петербург Тройственным союзом, хотелось бы водвориться на Балканах с дальним прицелом на Грецию, на её прекрасный порт Салоники. Они, как и Николай Павлович, прекрасно сознавали, что политическая ситуация, складывавшаяся в Турции, а, следовательно, и в Европе, готовой растащить османскую империю на части, в скором времени потребует от них и, в первую очередь от Игнатьева, чрезвычайно сложной и многотрудной работы. Тревожные вести, получаемые из Боснии, Софии и Белграда, прямо говорили о том, что скучать не придётся.

Беседуя с полковником Зелёным, занятым внедрением своих агентов в один из штабов сербской армии, Николай Павлович открыто заявил.

— Несносная задиристость сербов, чрезмерная активность их социалистов, выводят меня из себя. Они нам всё дело испортят.

Худощавый, небольшого роста, с ранней проседью в иссиня-чёрных волосах, Александр Семёнович устало склонил голову, задумался, словно в чём-то сильно сомневался, а затем, вздохнув, сказал, что план войны для сербской армии, составленный полковником Франкини, можно будет взять и «подработать».

— Вот и хорошо, — откликнулся Николай Павлович, думая о том, что Восток не любит перемен. Сделайте ряд оговорок, чтоб этот план нельзя было использовать, хотя бы ещё пару лет. Сербам не стоит заблуждаться на свой счёт, — сказал он тоном знающего человека, — Турция способна выставить стотысячное войско хоть сейчас.

Военный атташе кивнул, расправил плечи.

— А вообще-то сербы верят нам. Верят, что Россия не оставит их на растерзание туркам.

— Это хорошо, — сказал Игнатьев. — За это им честь и хвала. Но истинная вера зиждется на послушании. Плохо, что они «попэрэд батьки» в пекло лезут, как говорят в Малороссии.

Великий везир Махмуд Недим-паша, благообразный грек, прослывший «русофилом», сказал Игнатьеву, что одобряет задуманную им передачу «Бунтующих округов» черногорскому князю Николаю, но сам он не чувствует своё положение настолько крепким, чтобы отстоять эту политику.

Николаю Павловичу пришлось лично убеждать султана даровать зачатки самоуправления и децентрализации не только герцеговинцам и боснякам, но и всем турецким христианам.

Абдул-Азис слушал его с гримасой человека, который всё подвергает сомнению и ни в чём и ни в ком не уверен. Прежде всего, в самом себе. Его глаза хищно прищурились.

— Мне легче перебить их всех, чем постоянно уступать смутьянам.

— Лучше отдать малое, чтобы сохранить большее, — не согласился с ним Игнатьев. — Иначе Австрия не успокоится и вооружит сербов. Они вот-вот затеют драку.

— Что? Сербы вас уже не слушают?

— Я, как могу, удерживаю их от бунта.

— Хорошо, — сказал Абдул-Азис. — Изложите свои соображения на необходимость реформы верховному везиру, чтобы составить султанский указ.

— И еще, — добавил он, после глубокого раздумья, — прошу вас съездить в Крым и попросить государя Александра II об одном непременном условии. Я нахожу нужным, чтобы отношения между мною и русским царём сохранили прежний, доверительный характер, производясь чрез посредство константинопольского посла, пользующегося личным доверием и императора, и султана, — сказал он о себе в третьем лице. — Я не хочу, чтобы наши отношения осуществлялись путём дипломатических бумаг, идущих через Порту.