Сергей Зайцев - Побеждая — оглянись

Вот застучал-затрещал в стороне кустарник. И прежний шлемоносец вышел на сумрачный свет. Сам худ, зол. Одежда изодрана, через дыры проглядывает потемневшая от ржавчины кольчуга. Увидел всадника, ступил шлемоносец вперёд и молвил:

— Сван [52] Сван — дух-двойник, предвестник смерти. Приближение свана по поверьям вызывает сонливость, зевоту. ! Сван! Дух-двойник, прочь!.. — восклицанием этим кого угодно можно смутить.

Молчал в недоумении всадник. Шлемоносец продолжал:

— Смерть пророчить пришёл? Слышу, пахнет смертью. А ты снова встал на пути моём предвестником чёрным. Тень судьбы! Сойди с коня, схватимся, сван! Пусть древо ты с могучими корнями, пусть скала ты с твердокаменной основой, но не отступлю я. Корни из земли повыдергаю, основание твоё расшатаю. Повалю ствол, раскидаю каменья. Сойди с коня!..

— Да ты не в уме, побратим. Ты не узнал меня!

— О!.. Не узнать тебя трудно. Всякий знает! Ведь ты гот, кто раздваивается. Ты и человек, и тень его, ты и гость, и хозяин. Ты вода и огонь. Ты — сван. В тебе и сокольное есть, и есть в тебе нечто от змей...

— Где смысл в словах твоих, не разберу?

— Не ищи смысла в том, что тебе постигнуть не дано. Лесище сучковатое! Научи лучше, как волком обернуться, как по-волчьи выть. Мил мне стал зверь этот, потому что волчица мила. И разноцветные глаза её милы мне, и голос её проникновенный, и крылья лёгкие. Вполовину уже стал я: приравнялся душой, оволчился. Их выжлецы увидели во мне грозного пса Норн [53] Псы Норн — собаки судьбы, волки ( кённинг). и, поджав хвосты, сошли со следа. Как вот мне обликом обернуться, научи...

— Ты не в уме, побратим. Опомнись! Мы торг вели...

— О!.. Только теперь я и при уме своём. Это раньше я темой был и глуп, подобно глуздырю [54] Глуздырь — птенец. , который, вывалившись из гнезда, надаёт в лисьи зубы и радуется, думая, что летит, как иные птицы летают. Так и со мной было! А теперь же я высоко поднялся. Так высоко, что понял тщетность копошения вашего!.. Ведь вы похожи на червей, что вылезают из-под земли, затем обратно уходят в землю. И так во всех поколениях. Рождаются, выползают да прячутся, мельтешат всуе и гибнут в безвестности нор своих. Мне же от жизни три подвига нужно: скалы и деревья попрать, овладеть волчицей и взлететь с нею высоко! Сойди с коня, Лесище коряжное, схватимся...

— Мерещится мне это или правда? — едва промолвил всадник, развернул коня и, потрясённый, удалился прочь.

А шлемоносец не заметил, что остался один. Он долго ещё стоял посреди поляны и каждому дереву говорил:

— Корни-то твои на руки похожи, а вершина — на голову. Раздваиваешься, злобный дух! Но я вижу тебя, не обманешь зрячего; умного не проведёшь.

К высокой ели шлемоносец шагнул:

— Сван! Сойди с коня, схватимся. Ты, предвестник, не принесёшь мне гибели. Крепки воля и дух хёвдинга! Ты прикинулся славным побратимом, но я-то разглядел, что ты обычная ель. И не ошибся. Вижу, как ты лапы расставил, нацелил на меня. Не отступлю, добьюсь волчицы.

«Убей волка. Шкуру надень. Всё равно облик твой останется человечьим. А в душе ты и есть волк. Скольких убил! Лесной нёс!..»

— Чей голос слышу? Кто это говорит?

«Сердце! Сердце твоё стучит! Волчье сердце в груди такого же червя, каких ты сам презираешь. Не далеко ушёл. Для чего рождён ты был чревом женщины? Разве для того, чтобы явиться на свет в облике человека, а уйти в Вальгаллу [55] Вальгалла — загробный мир, палаты бога Одина, где живут и пируют только герои. «Каждый день витязи тешатся в боях, но раны, которые они при этом наносят друг другу, тотчас же заживают, и за битвой следует весёлое пиршество». (История зарубежной литературы / М. П. Алексеев, В. М. Жирмунский и др. — М.: Высшая школа, 1978. — С. 39) . в облике волчьем? Вся жизнь твоя — копошение. Ты где-то утерял свой смысл, человек, и стал червём. Суета! И в сердце твоём суета. Напрасно стучит оно!»

— Нет! Мне бы три подвига свершить... — закричал шлемоносец и набросился на еловые ветви.

Пока Бож с дружинами полевал [56] Полевать — воевать в степи. на полудне, тихо было в Веселиновом граде. Некому шуметь, некому в чертоге сидеть за столами и некому в похмелье мёд с разнотравья ценить словами: «Тот мёд хорош! А этот мёд хуже, недобродил! Зерна намешали мало».

Уже не дремали вельможные старцы, беспокоились:

— Много прошло дней, все вышли сроки. А князь вестника не шлёт. Или послать некого? Или нечего сказать?

— А в Глумове что слышно?

— Что Глумов? В Глумове говорят: «Сперва Веселинов знает, потом мы». Ждут в Глумове.

— Вернутся по весне. Так думаем.

— Вернутся. Такая силища! Скажи, что чернь?

— Чернь молчит, глядит на ворота. Дев не согнать со стен, ждут. Опять вперёд градчих увидят. А градчие-то на остоях — под облаками стоят.

Ждали кольчужников, ждали нарочитых. Тревожно и тихо было в граде. И в риксовом градце — также. Ждали, что раскроются створы ворот и войдут усталые дружины; ждали всех, хотя знали, что придут не все, к кому-то не вернутся. Знали, с полеванья дары принесут. Золото и ткани, сёдла, сбруи. Приведут коней и челядинов, как всегда приводили. Славно!.. А кому-то вернут кольчугу и щит и посеченный шлем отдадут. Для сыновей! И смолчат. И тогда будет плач, и будет тризна. Явятся скорбные поминальщики, сядут на лавы и скажут: «Мы плачем и скорбим вместе с тобой, жена, и с чадами твоими. Мы плакали возле костра и славили твоего мужа. Теперь испеки поминальный хлеб. Мы голодны. И голоден Он! Так поделимся печалью».

А недобрые языки, в большинстве — прежние вдовы, вдовы-завистницы, начали многие несчастья предрекать, душу жёнам тревожить:

— Что-то неясыть по ночам расплакалась. Слышали? А такое всегда предвещает женский плач но смерти ближнего. Уж мы-то лучше всех знаем, перестрадали. Плачет неясыть — быть беде! Всегда с людским перекликается стенание птичье.

Теперь не спали по ночам, прислушивались. Ждали: заплачет-застонет неясыть и раскроется дверь, впустит беду, которую, может, не сразу заметишь. А приглядишься, то увидишь вдруг да застонеть-заплачешь: стоят у порога, молчат и, пряча глаза, протягивают тебе кольчугу, щит и посеченный шлем. Для подрастающих сыновей!

— Жди поминальщиков! Жди! — слышались угрозы прежних вдовиц, которым спокойно теперь было, не плакалось, не ждалось. Перестрадали, прошло время их горестей!

— Да, брат, не тот теперь зверь, не тот в нём и сок. Отощал под весну зверь.

— И косач, и перепел. Худо! Не то! Не будет навару.

— А белка, смотри! А куница! Линька. Мех-то каков? Выбросить только. На боках вытерт, под лапками свалялся.

— А ель всегда зелена...

Чернь Верига с Сампсой сняли силки, сняли ловушки.

— Пусто дело, — сказал Верига. — Только зверя мучить...