Сергей Зайцев - Побеждая — оглянись

По Лангобардии сыновья фиордов ехали тайком, всё больше ночами. Днём же отсиживались в глухих лесных углах или в тёмных ущельях гор, в мрачных пещерах. В те времена здесь люди двумя жизнями жили: днём ненавидели, ночью боялись. Встретив путника на дороге, имени не спрашивали, добрым словом не приветствовали, смотрели — не знаком ли лицом, сразу меч обнажали. Здесь и свои, и чужие грабили селения, и те, и другие селения жгли. Кто от войска отбился, тот домой не спешил, восседал на дорогах с побратимами и потрошил проезжающим сумы, если проезжающие те слабейшими были!.. Не щадили калек, обирали до нитки слепцов, даже с прокажённых, забавы ради, обрывали колокольца.

По дорогам Лангобардии в те годы одиночке не пробиться было. И вестовые всадники ездили с отрядами охраны. Да и те при случае кормились грабежом, развлекались насилием.

И избегали ненужных встреч сыновья Йонакра, силы берегли для большего, жизни свои на погибель готскую хранили.

Но однажды не выдержал Эри, сводный брат, вспылил:

— Так с вами и к старости Данна не увижу! Не столько едем, сколько прячемся; поэтому из Лангобардии до сих пор не выбрались. Плохо дорогу показывать трусам!..

Тогда разозлился Сёрли, брат старший, ответил:

— Очень уж смел ты, ублюдок!

И Хамдир поддержал Сёрли-брата, сказал, презрительно сплюнув на дорогу:

— Чем можешь ты, Эрп, помочь в нашем деле?

Эрп сказал:

— Как ноги друг другу идти помогают, так и я помогу.

Поразмыслил Хамдир, усомнился:

— Как может нога ноге быть в помощь? Как могут руки друг другу пособить? Плетёшь несуразное ты, незатейливый мозгами. Бездумной смелостью кичишься!.. Или замыслил, черныш, нас прежде времени погубить, в битву ввязать с бесчестным отребьем на дорогах, а кости наши в земле Лангобардии сгноить? Не домой ли собрался?..

Вставил Сёрли, злобно глядя на Эрпа:

— Не удачлив ты, брат. Стоит тебе забраться в колодец, как на тебя сразу же посыплется песок. Какая нам помощь от такого?

Усмехнулся Эрп, повторил с обидой:

— Плохо дорогу указывать трусам!..

Тогда ещё сильнее озлобились братья, сгоряча схватились за мечи и убили своего сводного брата, знали в доспехах его слабое место. А как убили, одумались. Но поздно было: распростёртый у ног своего коня, истекал кровью умирающий Эрп. Оплакали брата Сёрли и Хамдир, простили юную дерзость его, прокляли на веки свою горячность.

Ближе к весне вступили в земли готские; вот-вот, думали, знаменитый Данапр увидят. А оттуда совсем близко до Каменных Палат. Однако прошло много дней, пока увидели братья русло Великой реки. Сначала услышали непрекращаемый гул и скрежет льда, целые поля которого крошились под напором воды, наползали друг на друга, с ожесточением упирались в берега и двигали на мелководье валы песка.

Вдоль берега на юг пустили коней Сёрли и Хамдир. Ехали день, ночь, ещё один день. Но всё гудела и клокотала река, растекались, затапливали берега её воды. Расколотые льдины выползали из русла и резали, и мяли тростник.

На исходе второй ночи увидели братья в стороне от лесов, в полузатопленной долине, одинокое дерево. Указал на него Хамдир:

— Поедем, Сёрли, посмотрим, что там!..

У дерева спешились. Переглянулись братья, когда различили в темноте, возле самого ствола, труп человека.

«Стереги, Гарм, стереги! Чужие пришли в гости к хозяину!» — едва пробивался голос ветра сквозь шум реки. Но уже не слышал ветра Гарм. Далеко вокруг были раскиданы его верные косточки. И клочья серой шерсти перекатывались, влекомые ветром, по плотному весеннему снегу. И в зарослях кустарников, зацепившись за сучки, трепетали те же серые клочья.

Лишь мёртвое тело раскачивалось под ветвями дерева. Насквозь промерзшее, с обгрызенными стопами, с обезображенным, поклёванным птицами лицом и пустыми глазницами.

«Стереги, стереги! Чужие пришли...»

Отшатнулся Сёрли-брат:

— Это Рандвер!..

Ответил ему Хамдир:

— Трудно признать, брат, в этом чудище прежнего доброго Рандвера. Но это он. Что же тогда с нашей сестрой сотворил Ёрмунрекк, если даже с сыном своим единокровным он так обошёлся? Воистину: нет у него человеческого сердца...

Сказал Сёрли:

— Нам указывает Рандвер — мы на верном пути.

Тяжёлыми мечами, клинками булатными выдолбили братья в мёрзлой земле могилу для Рандвера, шлемами выгребли мелкие комья. Славного воина похоронили с почестью, завернув тело его в грубый плащ. Обрубили на дереве сучья. Сказали клятву: «Отомстим!..»

Пили вино малые кёнинги, восхваляли подвиги Амала Германариха. Так и должно быть! Сам Германарих сидел среди них. То к пьяному говору свиты прислушивался, то ухом склонялся к устам советника Бикки. Сын Гуннимунд обхаживал Вадамерку. Не умел, как когда-то Рандвер мог, сказать доброе слово деве, не умел ей речью слух усладить. Привык любую деву силой брать, будь то дева вальская, будь то венетка синеокая или пышнотелая готка. А Вадамерка — иное! Своенравна, злопамятна, имя Амалов с гордостью несёт, хоть и распутница; надменно смотрит. Слабость презрит, насмешку не простит; заденешь её и знать не будешь, чем это тебе вскоре отольётся... Но с некоторых пор будто подменили Вадамерку. Равнодушна стала она к могучему кёнингу, не замечала усилий Гунимунда: хоть за плечи её обнимет, хоть огладит колено или шеи устами коснётся — всё едино, словно и не было ничего. Лишь к одному у неё не выходило равнодушия — к советнику Бикки. При его появлении лютая ненависть кружила голову Вадамерке. Не желала видеть и всё же смотрела на это омерзительное улыбчивое лицо, на ухоженную гладкую бородку, на наглые вытаращенные глаза, как у человека, которого не повесили до конца, потому что он сумел вывернуться из петли. И ненавидела Вадамерка этот длинный горбатый нос, наделяла его признаками вездесуйства, называла поводырём к падали. И ещё знала Вадамерка-дева, что если смилостивится над ней однажды всесильная Норн и сделает женой славного кёнинга, не того, что здесь, в пиршественном зале веселится примитивным веселием, а того, что придёт, долгожданный и отважный, похожий на Рандвера, то первый день власти Вадамерки станет последним днём жизни Бикки.

И верила в этот день готская дева! На ночь же запиралась она и не открывала даже на слово Германариха, чем вызывала его немалые неудовольствие и удивление.

Весело пили вино кёнинги, громко восхваляли подвиги. Благо, много у Германариха ратных подвигов, не один кубок опрокинешь, вспоминая былые деяния его. Слушал их, не перебивал великий кёнинг. Едва заметен уж был, сгладился словенский шрам на губах и подбородке. Лишь говорил Германарих с прежним присвистом, говорил, не разжимая губ, пряча прореху в зубах.

И Бикки нечто весёлое наговаривал в ухо кёнингу, когда вошли в зал люди из стражи.