Уинстон Грэхем - Погнутая сабля [The Twisted Sword]

Валентин взял с каминной полки кусочек рудной породы, удовлетворенно взвесил в руке.

— Первые пробы на Уил-Элизабет обнадеживают, явные признаки меди, но возможно наличие олова и цинка.

— Очень многообещающе.

— В ту ночь, — продолжил Валентин, — когда меня уложили спать и потушили свечу, я встал с кровати и тихо прокрался в спальню матери. Но не зашел. Родители вовсю ссорились. Я все слышал, каждое слово, но не все понимал. Только один раз. Один раз я сообразил, в чем смысл слов. Похоже, Джордж Уорлегган решил, что он мне не отец.

Дуайт нахмурился.

— Вы уверены, что правильно поняли слова и верно истолковали причину ссоры? Дети частенько могут ошибаться.

— То есть, вы хотите сказать, что ни разу в окрестностях до вас не доходили слухи о моем происхождении?

— Мистер Уорлегган, в деревнях всегда водятся сплетни. В основном это выдумки, не стоит обращать на них внимания.

Валентин откинул волосы назад. Его оживленные эксцентричные манеры противоречили этой старомодной комнате, обставленной престарелым предшественником.

— Когда родилась Урсула, Джордж Уорлегган зашел ко мне в комнату и сообщил об этом. Я ужасно перепугался, ведь он давно ко мне не заходил, насколько я помню. Но по какой-то причине буря, его буря, миновала. Он похлопал меня по руке, рассказал о сестре и что матушка чувствует себя хорошо, но на несколько дней останется в постели. Он говорил о школе, о минувшей буре, как будто между нами и не было никакой вражды. Я ничего не понял, только застыл от его прикосновения. Детям трудно сразу перемениться. Когда он ушел, я вздохнул с облегчением. Хотел только снова увидеть маму. Так я и поступил, само собой, и еще увидел Урсулу. Но через день мама заболела, а еще через день скончалась.

Из распахнутого окна доносились детские голоса, зовущие коров на поля, в конюшне ржали лошади.

— Ваша мать родила преждевременно совершенное здоровое дитя. Роды принимал я. Пару дней я не видел вашу мать, поскольку приехал доктор Бенна и взял дело в свои руки. Когда меня снова вызвали, меня потрясла стадия ее заболевания. Не поймите меня неправильно, это не из-за лечения доктора Бенны. Я сразу же поставил бы правильный диагноз, но процесс все равно бы не остановил.

— И что это за болезнь?

— Как я уже сказал — заражение крови.

— Гангрена? Я читал книги.

— Форма заражения крови.

— И чем она была вызвана?

«Тем, что она выпила содержимое склянки, которая до сих пор хранится у меня дома в шкафчике», — подумал Дуайт. Точный состав узнать невозможно, но, попробовав на вкус, Дуайт определил некоторые компоненты. Об этом не знает никто не свете, а уж сыну Элизабет он скажет в последнюю очередь.

— Доктор Бенна описал это как острое подагрическое заболевание брюшной полости, которое проявляется в коликах и непроходимости нервной жидкости.

— Вы верите в этот медицинский вздор? В конце концов, вы же самый передовой и компетентный доктор на юго-западе.

Дуайт пристально смотрел на взвинченного молодого человека.

— Как бы мы ни были компетентны, мы всё равно барахтаемся в темноте, мистер Уорлегган. Даже спустя столетия практики и опыта нам все равно будет мало известно о человеческом теле.

И мысленно добавил: как и о человеческом разуме, мистер Уорлегган.

Во время пересменка Эллери и Вайгас намекнули на перемены, хотя и не посмели сказать об этом Бену в лицо. Но не в характере Питера Хоскина было молчать, и он решил ненавязчиво упомянуть об этом в сарайчике для переодевания.

— Да я особо ничего и не знаю, — сказал Питер. — Слыхал только. Бет Дэниэл говорит. И другие. Но меня это не касается, Бен.

— Если тебя это не касается, — ответил Бен, — так и держи рот на замке!

— На каждый роток не накинуть платок, — раздраженно отозвался Питер. — Почему бы не спросить у нее? Пусть сама скажет, правда это или нет.

Обычно Кэти во вторник днем находилась дома, это был ее выходной, хотя она почти не появлялась в родительской лавке после своего позора. Джинни, ее матери, добропорядочной методистке, совсем не понравилось, что дочь готовится родить незаконнорожденного и не пытается привлечь к ответственности негодяя, виновного в ее состоянии.

Кэти помогала матери резать ревень на варенье. Там ее Бен и обнаружил.

Седовласый Скобл, их отчим, совсем оглох, и всем заправляла Джинни, хотя у нее был дружелюбный нрав, но с годами она изрядно посуровела.

— Ну и что, — вызывающе высказалась Кэти, — даже если и правда, это касается только меня и больше никого.

— Избави Боже! — процедил Бен сквозь зубы — Ты ведь несерьезно, Кэти. Ты шутить. Выйти за деревенского дурачка! Бога ради, да это же неслыханно!

— Не суй свой нос, куда не следует, — бросила Кэти. — Он не такой уж и олух, как кажется. Дашь человеку прозвище, так оно на всю жизнь к нему прилипнет, как репей. К тому же...

— Что «к тому же»?

— Я думаю о ребенке.

— Думаешь, малыш поблагодарит тебя за такого папашу, который не отличает утро от вечера и Рождество от Пасхи! Если выйдешь за такого, как Певун, придется содержать троих вместо двоих...

— У него есть дом.

— Ах, так вы выходишь за него из-за дома?

— Я такого не говорила! Даже не намекала... В общем, это моя жизнь, мне и решать...

— Но так нельзя. Вся деревня надорвется от хохота. В шахте уже перешептываются и хихикают. Народ ржет над тобой, а не над ним...

— Ой, да оставь ты девку в покое! — воскликнула Джинни. — Сама заварила эту кашу, пусть сама и расхлебывает!

— В чем дело? — спросил Седовласый Скобл. — Что ты сказала?

Он сунул трубку поближе к очагу, чтобы ее раскурить. По комнате растекся дымок от крепкого табака.

— То есть, ты не против? — обратился Бен к матери.

— Конечно же, против! Но я не хочу позора. Будь моя воля, я бы из-под земли достала этого Сола Гривса и за шкирку притащила в церковь. А дальше пусть делает, что хочет. Главное уладить дело, чтобы Кэти не пришлось расплачиваться!

— Я же говорила, — Кэти еле сдерживалась, чтобы не разреветься. — Я ни за что не выйду за Сола Гривса, даже если он приползет на коленях. Певун — это просто временно. Чтобы узаконить дитя и дать ему имя.

— Что ж, не жди от меня, что я признаю Певуна своим зятем! Ты, видать, и сама ополоумела, Кэти, раз думаешь о таком. Что скажут бабка с дедом? Да плеваться будут. Точно говорю.

Джинни подошла к Бену.

— Только попробуй расстроить бабушку с дедушкой, я тебе покажу, Бен! Они старые, я сама им сообщу, когда придет время. Так что уйми-ка свою злость!

— Они все равно скоро узнают, — сказал Бен. — Обязательно найдется доброхот, если им еще не сообщили. Короче, когда решишь им сообщить, я не желаю находиться рядом!