Владислав Романов - Смерть во спасение

Потом, лёжа на спине рядом друг с другом, они болтали. Он на своём языке, она на своём, но каждый всё понимал. Лейла за несколько лет жизни в Каракоруме выучила неведомый ей язык. Хан ждал, когда она заговорит на нём. Её нежный голосок почти выпевал грубые слова их обихода, и он не мог сдержать улыбки.

Его многое в ней радовало и забавляло. Раньше, к примеру, жёсткие седые усы властителя больно кололи её нежные щёки, оставляя красные пятнышки. Принцесса даже плакала. Но теперь ей это нравилось.

— Ну хватит уже сидеть, начинай щипать мои щёки своими усами, — нетерпеливо шептала она, ластясь к нему, и Темучин смеялся хриплым надтреснутым голосом.

Он осторожно касался безгубым ртом её щёк, стараясь легко уколоть принцессу, и она громко смеялась, подчас до слёз, а глаза сияли от счастья. В такие мгновения властитель снова чувствовал себя молодым, он забывал о старости, о скорой смерти, обо всём на свете. Лейла словно открыла ему совсем другую жизнь, о которой он до сей поры не догадывался. Его память даже начала отыскивать слова, которые он никогда не произносил вслух. Однажды после долгого молчания правитель произнёс по слогам: «Лю-би-ма-я». Сказал сам себе, погруженный в раздумья, но пленница, услышав это слово, встрепенулась, обратила на него свой взгляд, и степной царь, встретившись с ним, медленно качнул головой, как бы подтверждая сказанное.

Иногда Чингисхан брал её лицо в свои руки и долго его разглядывал, точно диковину.

— Неужели я опять постарела? — теряясь в догадках, спрашивала Лейла.

Лик властителя непривычно светлел в такие минуты, он начинал хрипло смеяться, раскачиваясь всем телом, и грусть светилась в его тёмно-зелёных глазах.

— Когда я умру, вы с Ахматом вольны идти куда угодно, — проговорил, растягивая слова, великий хан. — Вам дадут денег, которых хватит до конца жизни. Но вы можете остаться и здесь, Ахмат будет состоять советником при моём сыне Угедее, я уже говорил с ним, как и обо всём другом. Он исполнит всё в точности.

— Зачем ты завещал своему внуку воевать Русь? Ахмат сказал мне: это станет началом конца...

— Всё когда-нибудь кончается: моя жизнь, твоя молодость, наши ласки. Был великий Александр Македонский, был великий Рим, великое Бухарское ханство, уйдёт в прошлое и моё. Когда мы перестанем быть завоевателями, тогда и пресечётся мой род. Другими мы стать не можем... — он по-детски застенчиво улыбнулся, затеребил чётки, которые держал на коленях. — Мне Ахмат даже сказал, что уже родился тот великий князь, от которого пойдёт род русских правителей, несущих нам гибель. И тому способствовали византийские волхвы, а значит, уже собрались силы, которые ныне борются против меня...

— Разве ничего нельзя сделать? — вопрошала она. — Разве ты не властитель великой империи?..

Он усмехнулся, и в щёлках его глаз заплясали смешливые огоньки.

— Я уже стар, чтобы начинать столь серьёзный поход. Мой внук, когда вырастет, всё завершит. А с волхвами наш Ахмат, обещал мне разобраться...

Темучин взглянул на неподвижного прорицателя, пытаясь понять, слышит он их или нет, но звездочёт, подобно тонкой ветке на дереве, тихо качался всем телом, путешествуя в своих мирах.

— Я знаю, он сдержит слово, — добавил Чингисхан. — А князя русского и род его будет кому остановить!

Александр страдал из-за происшедшей перед отъездом стычки с отцом. Княжич ведал, что суровый родитель не любит телячьих нежностей, для него привычнее сидеть в седле и крутить мечом, коим тот владел искусно, — Ярославич ныне утром сам в этом убедился. Князь, как лев, налетел на врагов, а когда крестоносцы, опомнившись, попытались всё же оказать сопротивление, то один яростный вид полководца и его сверкающий на солнце меч, от которого отлетали божьи воины, повергли их в неописуемый страх. Они дрогнули и оборотились спинами. В тот миг, наблюдая за боем с высокого речного берега, душа Александра наполнилась гордостью за отца, он так переживал, что сам не заметил, как стал размахивать руками, повторяя его атакующие удары и стараясь их запомнить. И всё же княжич отмечал и другое: как теплеет отцовский взор при виде Феодора, как князь его внимательно слушает, как даёт советы, как ласково треплет по затылку, а взгляд, обращённый к нему, Александру, мгновенно становился тусклым и рассеянным.

Возможно, отчасти он сам виноват. Когда родитель приезжает в дом из долгого похода, Феодор, вопя от радости, бежит к нему навстречу, кидается на шею, Александр же с застывшим лицом стоит рядом. Уже мать, подталкивая его в спину, шепчет: «Ну иди же к отцу. Что ты стоишь?»

Он подходит, робко прижимается к его ноге, обхватив её, но князь на руки сына не берёт. Похлопает по спине в знак приветствия, вот и все нежности.

Они уже давно скакали по лесной дороге: двое слуг впереди, Шешуня рядом. Хвойный лес плотной стеной подступал с обеих сторон, и в душу закрадывалась тревога. Она мелькнула ещё в тот миг, когда отец растоптал оберег, что-то зловещее, роковое почудилось Александру в этой ярости, точно она кем-то искусно направлялась. И отец Геннадий дважды нашептал: «Не снимай оберег!» Монах слишком умён, чтобы заниматься глупостями: вырезать птичек с женскими ликами, освящать их да тайком вешать на шею.

Всё случилось в последние две недели. Византиец внезапно обеспокоился и попросил мать не выпускать сына одного в город.

— Лучше совсем не выпускать, — добавил он.

Мать жаловалась нянькам, утверждая, что монах заговаривается, и она не ведает, стоит ли и дальше его подпускать к детям. Нянька же, ободрённая этой хулой, стала пересказывать городские сплетни, распускаемые про монахов. Оказывается, они выкапывают мертвецов, варят их и едят, а из гнилых кишок свои снадобья готовят. Александр не поверил в эту чушь, мать же всплеснула руками, ойкнула и закачала головой:

— Да неужто едят?

— Люди сами видели! — перекрестилась нянька. — По ночам варят, так вонища жуткая прёт из келий-то. Один монах, живший по соседству, задохнулся, и наутро его мёртвым нашли. И никто не видел, как его закопали. Видно, и его съели!

Александру потом большого труда стоило убедить Феодосию в обратном. К его счастью, она неожиданно вспомнила, как на масленицу отец Геннадий отказался от пирогов с требухой, сказав, что мяса и скоромного вообще не ест, а яйца и кур берёт для Петра с Иоанном. Сам же он питается орехами, кореньями, разной травой, овощами, всем тем, что растёт. И даже рыбу не ест. И тоскует очень по морским водорослям. Правда, недавно нашёл одну травку, которая на речном дне гнездится, она хоть и не такая вкусная, но всё же.

Это мать успокоило, и она отца Геннадия не прогнала. Княжича же удивило другое: зачем людям вообще нужно сочинять столь дикие небылицы? Это явная ложь, но она кому-то нужна. Для чего?..