Владислав Романов - Смерть во спасение

Александр помрачнел.

— Я его предупреждал! — набычившись, угрожающе произнёс он. — И заставлю мне покориться!

— Войной пойдёшь, как твой отец ходил? — усмехнулся таинник. — Уподобишься Батыю, приступом Владимир брать будешь? И какую славу тем обретёшь?

— А что делать? Ждать прихода папистов, чтобы те превратили наши храмы и монастыри в Содомы, как это происходит в Риме, Флоренции и по всей Европе?

— Не торопись, княже, придумаем что-нибудь не столь тягостное. На то нам голова и дадена!

Однако на следующий день из Киева приехал митрополит Кирилл, обеспокоенный долгим отсутствием князя. Его сопровождал ростовский епископ Кирилл, почитавший Александра как великого воина. Митрополит ранее поддерживал князя Галицкого, и Ярославич был удивлён его неожиданным появлением.

— Я ведаю о переписке папы Иннокентия с Даниилом и предательских умыслах последнего, — с грустью говорил митрополит. — Я всячески пытался разубедить князя, но всё безуспешно, потому я и покинул его.

— На тебя вся надёжа, Александр Ярославич! — пробасил Кирилл ростовский. — Все пастыри наши вопиют о том, что может случиться, если и твой брат Андрей поддастся на уговоры Романовича. А известия, что доходят до меня из Владимира, совсем не утешительные...

— Я ведаю о заговоре брата с Даниилом, святые отцы, и, поверьте, так сего не оставлю, не дам веру и церковь нашу в обиду! — заявил новгородский князь, успокоив иерархов.

Не успели оба Кирилла уехать, как взбунтовался Василий, надерзил мачехе, Ярославич тут же вскипел, и они сошлись, как два петуха, да едва не подрались. После этой ссоры отец решил отселить сына, возвести ему рядом свой терем. Собрал помочь. Вся дружина пришла строить хоромину, и за два дня подняли её до третьего этажа. Александр стелил уже крышу, когда задул холодный ветер, пошёл снег, а он взмок, и его просквозило. Надо было вылежаться, а он ещё несколько дней перемогался на ногах и лишь сердито отмахивался, когда Васса и лекари укладывали его в постель. Князь торопился достроить сыновьи хоромы. А как только вбил последний гвоздь, тут же свалился.

Князя охватил такой жар, что к нему нельзя было прикоснуться. Он впал в забытье, никого не узнавал и призывал к себе только Вассу, хватал её за руку и на мгновение успокаивался. Лекари беспомощно разводили руками, не в силах унять жар и лихоманку. Князя соборовали, предвидя худшее. Дети плакали. Проливали слёзы и новгородцы, ночи простаивая у дома Александра и каждый час выспрашивая у слуг, что с ним.

Молодая жена больше недели не смыкала глаз, проводя всё время у одра мужа, держа его руку в своей и заклиная Бога спасти его. И Господь внял её молитвам. Однажды утром Ярославич открыл глаза и осмысленно взглянул на жену. Подушка была мокрой от пота.

— Я хотел бы поесть... — прошептал он.

А через неделю уже встал на ноги и тотчас призвал Шешуню.

— Что во Владимире?

— Князь ведёт уговоры. Вызывает к себе священников по одному и увещевает. Твердит, что так завещал ему отец, пугает татарами, и некоторые соглашаются. Большинство наотрез отказываются, но князь упорен...

От первой вспышки ярости Ярославич отошёл, но обещание, данное митрополиту и епископу, не давало покоя. Он понимал, что идти войной на Владимир против родного брата — только татар веселить, да и вольная дружина новгородская может заартачиться. Одно дело литы и крестоносцы, другое — своему же народишку кровь пускать. Но как разрубить сей узел?

— Есть одна хитрость, — потягивая холодный квасок, проговорил таинник. — Попросить Батыя подсобить...

Александр с недоумением взглянул на него.

— Чтоб он второй раз Владимир сжёг? — возмутился он. — Головой думай, что речёшь, а не задом.

— А я головой и думаю, — рассердился Шешуня, — ибо о чести героя Невского пекусь, каковой всеми как народный заступник от иноверцев почитается. И что же молва рассудит, ежели он меч против родного брата обнажит да русскую кровушку прольёт? Да она зверем его ославит, осрамит на веки вечные! И за что тогда мне князь воеводское жалованье платит, если я допущу такой позор? А Батый, он в супостаты давно зачислен, к нему лишь больше ненависти появится. И повод сыскать можно: Андрей с Даниилом сговор учиняют. И хан может подумать, что вся Русь восстать против него готова. Ты нового большого кровопролития не хочешь, потому и приехал предупредить. Это первое. Второе. У того же Прохора спрашиваю: ясак собираете? Великий князь владимирский за вход свой на престол был обязан выкуп заплатить. Слуга мне и сказывает: Андрей наотрез отказался, мол, ханша ему ярлык на свободное вхождение без всякого выкупа дала и от ясака освободила!

У Шешуни даже глаза заблестели, столь великий азарт в нём зажёгся. Отец, уехав в Киев, его службой пренебрёг, да и сам Александр не видел от таинника заметной пользы и одно время хотел заменить его на Ратмира, но тот погиб. А ныне Ярославич без воеводы не обходился, с ним первым совет держал, и к веским доводам прислушивался. Хоть и не всегда.

— Ты подмечаешь, княже, какой здесь колдовской круг? — запел таинственно Шешуня. — Ханша такого сделать не могла, и Батый, прослышав про столь вероломную ложь, придёт в ярость, пошлёт рать, те захватят Андрея и...

— И привезут в Сарай, отрубят на моих глазах голову, а я стану Иудой, за тридцать сребреников, продавшим брата своего, и палачом его же, и пособником монголов-кровоядцев, — воспаляясь, закончил Ярославич. — А коли дружину на Андрея поведу и меч свой обнажу, то все будут ведать, что я веру православную защищал, и народ суровую меру не осудит.

Таинник задумался. И в словах князя свой смысл имелся. Михаил Черниговский, не предавший христианской веры и принявший смерть от рук Батыя, уже обрёл среди верующих лик святого великомученика и героя, в то время как те немногие русские прихвостни, покорившиеся степнякам и нашедшие убежище в Орде, уже заслужили от людской молвы презрение и проклятия.

— И ехать в Орду не потребно мне! — возвысил голос Александр. — За те годы, что живу на белом свете, не разуверился в одном: на лжи ничего не построишь, она боком вылезет, а правда, как горька ни была, всегда защитит и обогреет. Да и недосуг ныне, сам ведаешь!

Возведя дом для первенца и не желая отселять его одного — не по-людски незрелого княжича присмотра лишать, — Ярославич задумал женить Василия. И невесту выбрал с расчётом: дочь норвежского короля Гакона Христину. Этот союз устрашил бы немного ливонцев, чудь, датчан и литов, разбойничавших на северных окраинах Пскова и Новгорода. Потому, не откладывая сих намерений, Невский отправил сватов в Дронтгейм, в Гаконову столицу. Василий, хоть и ворчал, но возможность заполучить в жёны иноземную принцессу льстила его самолюбию.