Виктор Поротников - Василий Буслаев

– Почто в такую даль за хлебом ездите? – спросил у матери Василий. – Отчего ближе не покупаете, у тех же суздальцев?

– Да кабы наше вече жило мирно с суздальцами, – недовольно проговорила Амелфа Тимофеевна, женщина твердого нрава и прямых речей. – Ведь из года в год какая-нибудь распря случается: то суздальцы оружием загремят, то наши олухи царя небесного! А торговля стоит.

– Стало быть, матушка, за два года трех кораблей ты лишилась. От разбою пострадала иль от козней водяного?

Амелфа Тимофеевна подлила сыну яблочной сыты и стала перечислять:

– Ну, на одной ладье ты уплыл, на самой лучшей. Другая на камни налетела в верховьях Ловати еще в позапрошлое лето, большой убыток тогда я понесла. Третья потонула в бурю на Ладожском озере, возвращаясь с Онежского. Случилось это прошлой осенью, в канун Семенова дня. Тогда же у Дорофея Пьянковича ладью волнами перевернуло и Влас Фомич также корабля лишился. И корабль-то у него был новехонький!

– А чего это Влас Фомич на пир к нам не пришел? – поинтересовался Василий. – Я посылал холопа к нему в дом, так он его на порог не пустил.

– Эх, Васюта, – вздохнула Амелфа Тимофеевна, – зол на тебя Влас Фомич. Сын-то его старший, которого ты в драке покалечил, так и не оклемался, помер, сердешный. Ты отплыл из Новгорода в мае, а он уже в июле Богу душу отдал. – Вдова перекрестилась.

Василий понимающе покивал головой, сдвинув густые светлые брови. Не думал он, что шалости его молодецкие так аукнутся ему спустя годы.

– Ну а младший сын Власа Фомича что поделывает? Небось тоже купец?

– Обалдуй он, а не купец, – возразила Амелфа Тимофеевна. – Ему бы только в кости играть. И в кого такой уродился?

– Боярин Твердило до сих пор зло на меня держит?

– Да уж не забыл он выходки твои, сынок, – с укоризной в голосе промолвила Амелфа Тимофеевна. – Брат его, которого дружки твои оглоблей по голове приложили, с ума-то спрыгнул. Как опосля ни лечили его, так дурнем и остался. Увез его Твердило в свой дом загородный, там и держит до сих пор. Меня как увидит боярин Твердило, так и ощерится, будто пес бешеный. Либо же плюнет и на другую сторону улицы перейдет.

– Я живо отучу его плеваться-то! – с угрозой произнес Василий, отодвигая от себя тарелку с рыбными расстегаями.

– Не задирай ты его, Вася, – встрепенулась Амелфа Тимофеевна, – горе ты причинил Твердиле. Это понимать надо и не судить строго человека.

– Этот человек, матушка, своему холопу глаз выбил, а когда я вступился, так брат Твердилы обухом топора мне чуть голову не проломил, хорошо, шапка на мне была, – сказал Василий, сверкнув глазами. – Костя Новоторженин правильно сделал, что приласкал выродка оглоблей, а не приласкал бы, так, может, не быть бы мне живу. Выродки они оба – Твердило и брат его! Бояре, а с топорами не расставались, словно тати придорожные.

Испортилось настроение у Василия после разговора с матерью.

Ему не было дела до злобствующего Твердилы и брата его полоумного, а вот сына Власа Фомича было жаль. Не держал на него злобы Василий, ну подрались они с ним, так с кем он только по молодости не дрался!

Прогулка по новгородским улицам, по торжищу и пристаням ненадолго развеяла неприятные мысли в голове у Василия. Он будто заново открывал для себя красоты родного города, любовался белокаменными стенами и башнями детинца, величественными главами Святой Софии, видимыми отовсюду, высокими теремами бояр и купцов. Вдыхал полной грудью, стоя на мосту через Волхов, воздушные струи, наполненные речным запахом.

Могучая река все так же широко и вольготно катила свои темные воды меж низких берегов, бурля небольшими бурунами у бревенчатых опор моста.

Вместе с Василием гуляли его дружки-побратимы Потаня, Костя Новоторженин, Фома Белозерянин и Домаш Осинович. Вся четверка жила на подворье у Амелфы Тимофеевны, поскольку никто из них не имел в Новгороде ни семьи, ни угла. По уговору, дружинники Василия по возвращении в Новгород должны были разойтись кто куда, поделив злато-серебро. Дележ уже состоялся, но расходиться ватажники не торопились. Может, у Василия Буслаевича еще какой-нибудь замысел появится?

Василия и его дружков узнавали всюду. Где холодным квасом угостят, где добрым словом попотчуют. За бедных людей Василий заступался в любую пору своей жизни. Вот почему простой люд был рад его возвращению. Знать же косилась на Василия недовольно и с опаской: «Ишь, шапку заломил! Как в былые времена. Принесла вас нелегкая!»

На Прусской улице столкнулся Василий с молодой женщиной в расшитом узорами белом платье до пят, в голубом убрусе под цвет глаз, больших и красивых.

Вдруг шевельнулось что-то в душе у Василия, пробудились в голове воспоминания, хотя красотка и не взглянула на него.

– Любава! – окликнул Василий.

Молодица остановилась, смерила Василия взглядом.

– Не признаешь разве? – Василий подошел к ней. – А помнишь, два лета тому назад…

– Не помню, – с ходу перебила красавица. – И тебя я не признаю. Дай пройти!

Но Василий, наоборот, загородил дорогу.

– Ты разве не Любава, Улебова дочь?

– Она самая, – поджав губы, ответила молодица. – Что с того?

– А я – Василий, сын Буслая. – Василий широко улыбнулся. – Вспомнила? Гуляли мы с тобой как-то ночи напролет, целовались в кустах смородины в огороде у отца твоего.

Красавица криво усмехнулась, слегка сощурив свои большие очи.

– Отнял ты в одну из ночей честь девическую и исчез неведомо куда, – сказала она гневно. – Надо же, вспомнил! Спустя два года. Небось не столкнулись бы, так и не вспомнил бы! А я… сколь слез пролила, глупая. Чего глядишь? Думаешь, на шею к тебе кинусь? Была нужда!

Обойдя Василия, синеглазая Улебова дочь горделивой походкой направилась дальше по залитой солнцем улице.

Василий посмотрел на друзей, те смущенно топтались на месте. Василий снова глянул вслед удаляющейся красавице. Подумал невольно: «Вот ты какая стала, Любавушка!»

Василию захотелось догнать ее, подхватить на руки, вымолить у нее прощение. Пред такой красотой писаной и на колени стать не зазорно. Но что друзья о нем подумают? Скажут, мол, ослаб душою их вожак!

И Василий не решился на этот шаг, хотя сердце его заныло, когда Любава скрылась в переулке. Даже не оглянулась!

Домой Василий вернулся полный хмурой задумчивости. Сел трапезничать с матушкой и друзьями. С Амелфой Тимофеевной вели разговор лишь четверо ее постояльцев. Василий больше помалкивал, постукивая деревянной ложкой о край глиняной тарелки с гороховым супом.

Все подмечала вдова, но вида не показывала. Не всегда же человеку веселому быть, иной раз и взгрустнуть полезно; через грусть-печаль, говорят, сердце очищается.

Ночью к Василию опять пришла Анфиска.