Виктор Поротников - Василий Буслаев

– Конец света невозможен без появления на земле сына Сатаны, – после долгой паузы проговорил Потаня, – а его появление должно ознаменоваться тремя неурожайными годами, мором и другими страшными знамениями.

– Все это уже происходило неоднократно за прошедшие столетия, – небрежно махнул рукой граф Гуго. – Неурожаи, мор и болезни бывали в прошлом и во Франции, и в Германии, и в Италии… Да повсюду! И на Руси в том числе! Так что, кто знает, может, сын Сатаны находится ныне в войске Конрада. Плод созрел, русич. И этот плод должен упасть, не важно, желает того папа римский или нет!

Василий вышел из палатки графа Тюбингенского со смешанным чувством какой-то страшной неотвратимости. Еще Василий досадовал на самого себя за ту робость, что внезапно его охватила.

Шагая по лагерю между палаток и горящих костров, Василий обратился к Потане:

– О чем ты спорил с графом, поминая Апокалипсис? Ох и мастак ты шпарить по-немецки, приятель!

Потаня вкратце пересказал другу смысл своей беседы с графом-сатанистом.

– Мне кажется, неспроста граф Гуго отправился в этот поход, – сказал Потаня. – И на тебя, Вася, он не зря глаз положил. Над всем этим надо бы крепко подумать.

– Вот ты и подумай, – Василий похлопал Потаню по плечу, – а я спать пойду. По моему разумению, граф Гуго просто не в своем уме! Ничего, вот сельджуки выбьют ему последний глаз, тогда и наступит для графа Тюбингенского самое настоящее царство тьмы.

Василий засмеялся.

Однако Потаня не разделял его веселья, продолжая хмурить брови.

На другой день, когда войско было в пути, Потаня догнал Василия, идущего во главе дружины, и негромко произнес:

– Слушай меня, побратим. Слушай внимательно!

Василий с любопытством посмотрел в озабоченное лицо друга.

– Прошлой ночью я подсчитал, что ежели вести отсчет времени от сотворения мира, то пророчество Иоанна о пришествии на землю Князя Тьмы должно сбыться в следующем году. Смекаешь?

Василий молча кивнул.

– И про сына Сатаны граф Тюбингенский намекал не зря, мол, он-де может находиться в войске Конрада, – Потаня понизил голос почти до шепота. – Я думаю, граф Гуго и есть сын Сатаны!

– Не может быть! – Василий невольно замедлил шаг. – Чепуху ты мелешь, Потаня! Разве у графа Гуго свиное рыло вместо лица и на голове рога?..

– Я вспомнил, что мне рассказывали королевские пажи еще в Царьграде про этого Гуго Тюбингенского, – с таинственным видом заговорил Потаня, схватив Василия за рукав рубахи. – С их слов я узнал, что мать Гуго убило молнией, когда она рожала своего первенца в башне Тюбингенского замка. Повитухи вытащили младенца уже из мертвого чрева. Он был жив, но так страшен с виду, что граф-отец даже хотел поначалу утопить его. Когда слуга отправился с новорожденным к крепостному рву, то начались чудеса. Стражи не могли открыть ворота замка, как ни старались. В одной из комнат замка со стены упало бронзовое распятие и раскололось на части, а хозяин замка онемел на целые сутки.

Все это спасло жизнь будущему графу Гуго. Самое страшное, по словам тех же пажей, то, что Гуго нисколько не похож ни на мать, ни на отца, ни на деда с бабкой.

Некоторое время Василий молча шагал по дороге, погруженный в свои мысли.

Впереди перед ним со скрипом тащились громоздкие возы обоза. Позади со смехом вышагивали русские ратники, слушая прибаутки Фомы, которых тот знал великое множество.

– Где граф Гуго потерял свой глаз? – наконец спросил Василий, сбоку взглянув на Потаню.

– Граф Тюбингенский много раз сражался за короля. Он верный вассал Конрада.

– А шрам на щеке у него откуда?

– Про шрам не знаю.

– Значит, граф Тюбингенский предан королю Конраду. Это хорошо!

– Прежде всего он предан Дьяволу, а уж потом Конраду, – поправил Василия Потаня.

– В твоей дружине, я знаю, есть девушка, переодетая в мужское платье, – сказала однажды Василию Доминика. – Почему ты не познакомишь меня с ней?

– Она не знает греческого, а ты не разумеешь по-русски, – ответил Василий. – Как вы будете разговаривать?

– Моя служанка знает русскую речь, ведь она болгарка, – промолвила Доминика. – Я хочу видеть эту девушку. Как ее зовут?

– Ее зовут Анфиса, – сказал Василий.

– «Цветущая», – улыбнулась Доминика. Так переводилось с греческого имя Чернавки. – Что ж, поглядим, насколько она хороша собой.

Во время одного из дневных переходов Василий уговорил Анфиску проехать несколько верст в повозке вместе с его женой. Чернавка согласилась лишь потому, что ей захотелось узнать, о чем с ней будет говорить надменная Доминика.

Скрип колес навевал на гречанку тоску, доводившую ее порой до слез отчаяния. Доминику часто раздражала любая мелочь, взгляды служанки казались ей дерзкими, и она выплескивала свое раздражение на это покорное существо.

Очутившись среди множества грубых мужчин, говорящих на чужом языке и не скрывающих своих самых низменных побуждений, юная аристократка в первые же дни похода растеряла все свои иллюзии относительно высоких и благородных целей крестоносцев. Войско короля Конрада казалось Доминике сборищем необузданных и алчных людей, грабивших все на своем пути. Чувство отвращения к воинам-крестоносцам не покидало Доминику, когда она своими глазами увидела изнасилованных мусульманских женщин со вспоротыми животами, растерзанных младенцев, дымящиеся руины селений.

Анфиска ожидала увидеть нарумяненную, умащенную благовониями, разодетую в шелка красавицу – такой Доминика была на корабле при переправе через Боспор, – но увидела перед собой бледное похудевшее лицо с заострившимся носом и печальными глазами. На Доминике был надет длинный паллий вишневого цвета с капюшоном, из-под которого виднелся край белой исподней туники. Гречанка полулежала в глубине повозки, обложенная подушками. Рядом с ней сидела молодая служанка, занятая шитьем.

Анфиска окинула быстрым взором походное обиталище Доминики, укрытое от посторонних глаз и немилосердного солнца пологом из грубого холста.

– Здравствуй, Анфиса! – по-русски вымолвила гречанка. – Присаживайся.

– И тебе доброго здравия, Доминика Феофилактовна, – промолвила Чернавка и уселась на какой-то тюк.

Дальше Доминика говорила на родном языке, а болгарка переводила ее слова на русский.

– От этих ухабов у меня все тело ноет, – жаловалась гречанка, – а ехать верхом я не могу из-за жары и пыли. Помыться здесь негде, воды для питья и то не хватает. Как ты выносишь все это, Анфиса?

Чернавка пожала плечами:

– Привыкла.

– А к этой пище тоже привыкла? – поморщилась Доминика. – Ведь ее же невозможно взять в рот!