Сергей Зайцев - Тур — воин вереска

Услышав хриплый, слабый голос раненого, Винцусь отступил ещё на пару шагов. Тут над ним внезапно затрещала сорока, и Винцусь, бывший до этих пор в сильнейшем напряжении, вздрогнул и, будто в нём некую пружину спустили, кинулся бежать.

В глазах у раненого угасала последняя надежда, когда он смотрел убегающему мальчику вслед и шептал:

— Nej... Та vatten... [46] Нет... Принеси воды... (швед.)

На другой день утром Любаша случайно увидела у братика скучающего на лавочке у ворот, большой, красивый и явно дорогой нож, или правильнее было бы назвать его кинжалом — девушка этого не знала. Винцусь выстругивал что-то из берёзовой чурки и делал это без особого интереса — как будто не столько чурка его сейчас занимала, сколько само выстругивание; видно, мальчику доставляло удовольствие, что клинок такой острый и так легко и глубоко погружается в твёрдую древесину. А может, и не случайно увидела Люба у братика нож; возможно, мальчишка, страдая от скуки, просто хотел похвалиться новым своим приобретением — дорогой и красивой вещицей. Сталь полированная, гладкая-гладкая, и смотреться в неё можно, как в зеркало, и желобок по клинку такой ловкий идёт, а рукоятка выточена искусно из желтовато-белой кости, и с серебряными усиками, и с серебряным же набалдашником. Ах!.. Похвалиться мальчишке явно удалось, потому что сестра, увидев вещицу, сразу заметила её, удивилась и присела рядом:

— Откуда у тебя, Винцусь, такой красивый нож?

Но мальчик и не думал признаваться. И чем больше интереса проявляла сестра к ножу, тем упорнее молчал Винцусь. Молчание его дало Любаше основание заподозрить неладное — что братик её, за которым давно уже никто не присматривал (ибо он вполне вырос, хотя, конечно же, ещё был совсем дитя), подобно крестьянским отрокам да и мужикам, побывал вчера на поле страшного побоища, о котором все только и говорили, и мало того, что, голова легкомысленная, жизнью своей рисковал, так ещё и унизился, честь шляхетскую уронил, обобрав мёртвое тело...

— Ты не говоришь, но я и так знаю, откуда этот нож, — у мёртвого взял...

Блеснули обидой у Винцуся глаза:

— И вовсе не у мёртвого!.. И ни на какое поле я не хожу. И никто туда не ходит, там нечего брать.

И Винцусь рассказал, что всё уже забрали русские солдаты — все брошенные телеги собрали, и ружья, и пушки, и шпаги, и обшарить карманы не забыли, и сбили в стада разбежавшийся скот.

По этому подробному рассказу Любе стало понятно, что на поле братик всё же ходил.

— Откуда же тогда такой красивый нож, если не у мёртвого взял? Скажешь, под кустиком нашёл?

Винцусь понял, что от Любы не отвязаться; может, даже пожалел он уже, что похвастал. Взялся объяснять:

— Тот швед не мёртвый был, а вполне даже живой. И я не украл этот нож, а из руки вытащил. Отнял, — несколько покривил душой он. — Рука ещё тёплая была. И сильная. А раненый ещё пальцами шевелил, а потом глаза открыл и смотрел и даже что-то говорил не по-нашему.

Однако сестра не очень-то верила его байкам; хорошо знала, что мальчики в этом возрасте — даже из лучших шляхетских семей — склонны приврать.

— Что же это был за швед? Солдат? Офицер? — допытывалась девушка. — А может, вовсе и не швед, а русский, православный?

— Швед это был, швед, — уверенно кивнул Винцусь. — Я его даже узнал...

— Как узнал? — удивилась сестра. — Неужто ты его уже где-то встречал?

— Да и ты его, Люба, встречала. Это тот самый швед, что разбойников тогда связал и увёл, помнишь?., а потом повесил...

— Как повесил?

— А ты разве не знала? Недалеко и отвёл, на дубу, что в бору, и повесил. Мужики потом сняли, закопали... А тебе, видать, не сказали — не хотели пугать... Но я-то узнал его. Правда, не сразу — потом уж, когда убежал... ушёл то есть. Иду я и думаю себе: отчего-то лицо мне его знакомо?..

Любаша оставила игривый тон, посерьёзнела, задумалась на минутку и взглянула на брата уже испытующе:

— Если это тот самый офицер, почему же ты не помог ему? Он же нам тогда очень помог... Вернулся бы ты к нему да помог. А ты убежал... ушёл как бы.

Винцусь не вполне уверенно покачал головой:

— Очухается. К своим уползёт. На дороге подберут. Или русские возьмут в плен; они многих взяли.

Зато Люба была уверена, когда сказала:

— Нет, братик! Помочь этому человеку мы должны. Это наш долг. Готовь-ка своего конька и мне лошадку оседлай. Но никому не говори, куда мы с тобой поедем... Быть может, ещё не поздно.

Любаша поначалу беспокоилась, найдёт ли Винцусь то место, где он оставил вчера раненого шведа, но братик заверил, что помнит место хорошо; его даже несколько задело за живое беспокойство сестры, поскольку окрестности имения и Рабович он давно знал как свои пять пальцев; один палец, мизинчик, — это речка Реста на севере; а другой палец — это река Проня, глубокая и полноводная, бегущая в здешних местах строго с севера на юг; а третий палец — это болотистая речушка Леснянка, впадающая в столь же болотистую Лужицу, что есть четвёртый палец; ну а пятый палец — это река Сож, протекающая на юге, под Пропойском, самый большой палец, и до этой реки не однажды добирался в своих странствиях Винцусь. Так мальчик рассказывал сестре о местных реках, загибая пальцы на левой руке, но Люба, кажется, не очень внимательно его слушала. Она теперь тревожилась — живой ли вообще тот раненый швед... ведь сражение произошло позавчера, а раны его кровоточили, и ночи уже холодны и вполне можно замёрзнуть, и волков в лесу развелось — тьма, и рыщут они стаями, им раненого солдата задушить — только ухватить половчее; да мужики ходят злые по лесам, раненых добивают и обирают...

Пока они так ехали, солнышко уже взошло высоко и даже немного припекало левое плечо. Денёк, слава богу, выдался погожий. Птички пели, радовало глаз осеннее золото деревьев и кустов, медленно плыли по небу редкие облака. Ещё утром Люба думала, что эхо от пальбы до сих пор бродит-плутает в лесу (так грохотало в день побоища!), однако всё было тихо.

Тут зашла у них речь о Волкенбогене. Люба сказала:

— Если тот офицер ещё жив, помощь опытного лекаря была бы кстати. Да где он сейчас — наш Волкенбоген?

И очень удивилась она ответу Винцуся:

— Да где-нибудь здесь он, может, и лежит...

И мальчик рассказал, что видел недавно — прямо накануне битвы — Волчьего Бога в обозе.

— Не обознался ли ты? — не поверила Люба. — Пан Волкенбоген не проехал бы мимо, непременно заехал бы к нам.

Винцусь пожал плечами:

— Возможно, я обознался. Так много было разного народа на дороге. Я звал его по имени, но он не оглянулся. Так шумно было — я собственный голос плохо слышал...