Владимир Дегтярев - Коварный камень изумруд

Он вдруг бросил чашу богемского хрусталя в камин, чаша хлопнулась о кирпичи и осколками брызнула в пламени.

— Мне бы хлебца теперь, ваше высокопревосходительство, да луку, да каши горячей...

— Получишь в каземате! — вдруг заорал граф Самойлов. — Получишь в каземате!

— Не дадут в каземате, — очень скучным голосом опять проговорил «Колдун». — Стану просить, сунут в мешок каменный. У тебя же, ваше высокопревосходительство, в соседней комнате буфет приспособлен для личных нужд. Там и рыбец красный, и хлеб белый, говядина отварная и яблоки мочёные, клюква и морошка опять же в серебряной чаше на льду стоит. Дай!

— Это ты... Это ты что же это, а? — совсем рассвирепел генерал-прокурор. — Подглядывал в мои кабинеты?

А внутри противно заныло. Как это он, гад, узнал? Ибо некогда и нельзя было колоднику заглянуть в «отдохновенный кабинет» генерал-прокурора империи. Всё время на глазах был! Что деется? Как это он?

— А так это я, — прошептал «Колдун». — Умеючи.

— Пошёл вон! — крикнул граф, отступая к своему месту за столом. — Конвой!

«Колдун» помотал головой и пошёл к дверям на звук топающих сапог караула.

— В карцер его! — распорядился дежурному офицеру генерал-прокурор. — Но хлеба дать и дать вообще — чего попросит из еды! Даже мяса ему дать!

Митрополит Гавриил, спешно вызванный императрицей прямо с Рождественской всенощной, загнал двух лошадей, пока сгонял к себе в Александро-Невскую лавру, да потом мчался во дворец. Поднялся, крестясь благостно и улыбаясь радостно, в кабинет императрицы.

— Нашёл? — спросила Екатерина, подливая рому в чашку с кофием.

— Обязательно, ваше величество!

— Читай!

Митрополит развернул старый лист бумаги, часть московской летописи трехсотлетней давности, начал читать:

«Август, Кесарь римский, обладатель всей Вселенной, когда стал изнемогать оконечную свою болезнь, разделил всю Вселенную между братьями и сродниками своими. И брата своего, Пруса, посадил на берегах Вислы — реки до берегов реки Неман, что и доныне по имени его зовётся "Прусской землёй". А от Пруса — четырнадцатое колено — великий государь Рюрик».

— Сие изделие наших монахов было в деле?

— В одна тысяча пятьсот шестьдесят пятом году бояре Великого царя Ивана Четвертого, Грозного, в переговорах с польскими послами о границах русских земель, приводили эту летопись как доказательство генеалогии русских московских Рюриковичей. Грозный царь — он же из того же, рюриковского рода.

— По-честному, из того рода?

— По-честному, ваше величество.

— А летопись сия, значит, не честная?

— А полякам и этой чести достаточно, матушка...

Екатерина сладостно и с ухмылкой брякнула в колоколец. В дверях появился розовый на щеки секретарь. Выпивший, чего там.

— Вот этот лист летописи срочно неси в типографию! — приказала секретарю императрица. — Буди там всех пинками, скажи, что его высочество Александр Павлович требует немедля сделать с листа литографию и поместить в газете «Ведомости»! Про меня — молчи!

— На первой странице! — подсказал митрополит Гавриил.

Секретарь хватанул лист и выскочил из кабинета.

— Что цесаревич будто бы распорядился сию бумагу пропечатать, это умно, матушка императрица.

Екатерина взялась за графин с ромом:

— Выпьешь со мной, святой отец?

— Даже стакан и разом!

Тайный глава иезуитов Санкт-Петербурга Фаре де Симон едва дождался, пока спальный слуга добудится хорошо встретившего Рождество Михаила Черкутинского. Тот появился в своем кабинете зеваючи и тут же получил от тайного наставника удар газетой по оплывшему от похмелья лицу.

— Велено тебе было толкать наследника на публикацию в газете «Дарственной Александра Македонского»! — орал иезуит. — А что напечатано? Ложь, сочинённая монахами московских монастырей! Про Пруса и Рюрика!

Ошарашенный Черкутинский долго смотрел прищуренными глазами на текст первой страницы газеты «Ведомости», цензурируемой самой императрицей российской. Там, действительно, мелькало: «Рюрик... Рюрик».

— Дак ведь я... — стал бормотать Черкутинский...

— Дурак ты! — проорал Фаре де Симон и выбежал за дверь.

Там, за дверью, он швырнул под ноги кабинетного секретаря Черкутинского свёрток с ассигнациями, недавно ставшими бумажными деньгами Российской империи. Свёрток содержал месячный оклад жалованья Михаила Черкутинского за службу иезуитам. Одна тысяча рублей, двести серых бумажек по пять рубликов каждая...

Деньги, собственно, должны были быть золотыми французскими луидорами, но Фаре де Симон уже третий год золото забирал себе, а Черкутинскому скармливал бумажки с надписью: «Ассигнация пять рублей».

Об этом уже давно знала императрица. И о Черкутинском знала, и о воровстве Фаре де Симона. От того же кабинетного секретаря Черкутинского и знала. Знала даже, где печатались те ассигнации. Не на Санкт-Петербургском монетном дворе однозначно. А в Польше, в Варшавском предместье Прага...

А внук ейный, Александр Павлович, от самой бабки знал, на кого трудится Мишка Черкутинский. Но молчал. Ибо от той же любимой бабки доподлинно ведал, что скоро и обязательно только ему, внуку императрицы, достанется российский престол. А потому — потерпеть можно. И Черкутинского пока потерпеть, и шпионов бабкиных вокруг себя.

Отец вон уже почти полста лет терпит, трона ждёт. А зачем этот трон старику? Подагру троном не вылечишь...

Публикуя в газете, доставляемой во все европейские страны, «Генеалогию Рюриковичей», составленную в тёмных кельях Троице-Сергиевой лавры, Екатерина Великая нанесла удар ощутимой силы по негласной католической коалиции в Европе, в очередной раз оттянув от коалиции Пруссию и поимев её как надёжного союзника.

Россия да Пруссия, да вдвоём, могли просто сожрать все европейские страны, исключая Англию. Англию жрать незачем. Она сама и всегда перебегает к сильненьким. Перебежит и к России с Пруссией.

В канун выезда в тайную экспедицию на Север, для перевоза Петра Словцова в Валаамский монастырь, поручик Егоров зашёл к портному на пятой линии. Тот обшивал всех военных. Не торгуясь, Егоров приобрёл у портного весьма поношенную фельдфебельскую шинель и вполне новые сержантские погоны.

Егоров согласно махнул портному. Тот ловко прихватил нитками новые погоны на старую шинель, получил за товар и за это действо рубль ассигнацией и гривенник серебром сверху и долго кланялся.

А поздним вечером, надевши купленную шинель, поручик Егоров доехал до названной Саввой Прокудиным Шпалерной улицы и точно — нашёл квартиру денежного «Благодетеля». Сунув жирному и потному «Благодетелю» серебряный рубль да рассказав под запись в толстый журнал, что будет он сержантом из фамилии Малозёмовых, служит он в тайной экспедиции, а дома своего нет, но зато есть у него дядя, каковой служит камердинером у Платона Зубова. Дядя на деньги жаден, поэтому двести рублей денег он, сержант Малозёмов, просит на свадьбу с купеческой дочерью Антиповой, проживающей по такому-то адресу...