Владимир Дегтярев - Коварный камень изумруд

— Теперь хищники зачихают и рыться здесь до весны не станут. Только, даст Бог, их раньше зверей люди поднимут. Вот приедем завтра в село Благовещенье, — тут Пётр Андреевич перекрестился, — там и сообщим о покойных.

— Я сообщу, — торопливо сказал поручик.

— Конечно, конечно, — заторопился отвечать преступник. — Ты, ваше благородие, и сообщишь. Я-то опять замкну свои уста молчанием. Как положено преступнику.

Лошади опустошили торбы, стали оглядываться, звенеть сбруей.

— И нам пожевать надобно, — Пётр Андреевич оглядел серое небо без солнца. — Поди, время сейчас подошло к обеду. Надобно поесть, крепко запрячься и торопиться… Хотя торопиться не выйдет. Дорогу отчаянно перемело, пойдём не ходко. До села Благовещенья, полагаю, будет ещё вёрст двадцать. И всё по снегу. Ночевать придётся на тракте… Слава Богу, станем ночевать у костра, не в бироновском возке… Я хоть ноги вытяну… Или как ты, поручик, полагаешь меня далее везти? Опять безвылазно в подлом возке?

— До села нормально, а потом, не обессудь, Пётр Андреевич, но повезу, как положено. Иначе…

— Иначе и тебя со мной вместе повезут. Понимаю. Давай закусим…

Ввечеру, проехав по заметённому тракту вёрст десять, совсем заморили лошадей. И теперь сидели у костра, в прогалине, хорошо закрытой от ветра и от проезжей дороги. Опять кормили лошадей и сами кормились. Пётр Андреевич насадил на крепкий сучок кусок варёной оленины, грел его в пламени костра. С сожалением глядел, как поручик освежается водкой. Поручик Егоров выпил прямо из горлышка, встряхнулся, ухватил кус мороженого мяса. Пётр Андреевич протянул ему разогретое, прямо чуть ли не кипящее мясо.

— Вот, возьми. Водку завсегда закусывай горячим заедком. Пользительность от горячего заедка организму великая.

Поручик с удовольствием откусил горячего мяса, стал жевать. Спросил сквозь набитый рот:

— Так… это, Пётр Андреевич, скажи всё же — за что тебя я должен доставить в столицу, а? Таким варварским образом? Не бывает, чтобы преступники своей вины не знали…

Пётр Андреевич разогрел кус мяса себе, потом стал разогревать ломоть хлеба. Поднял глаза от костра:

— Ты, ваше благородие, слышал об Александре Македонском?

Поручик отшатнулся от костра. В голову полезли недавние экзерсисы на плацу, когда он не сумел ответить на вопросы преподавателя Её Императорского Величества военной школы для будущих фельдъегерей… На плацу приходилось туго. Особливо весной, когда грязь вокруг Москвы. Везде непролазная грязь. Школа помещалась в бывшем подмосковном селе Кукуе, где когда-то веселился сам Пётр Великий. Немцы оттель давно перебрались в Санкт-Петербург. А чтобы знаменитое место не захватили московские дворяне, вошедшие в силу при Императрице Екатерине, село отдали под военную школу. Но целый день, от утра до вечера, маршировать по грязи — тяжко, ибо потом всю ночь, до следующего утра, приходится от той грязи оттираться. Себя тереть и мундирчик. Не поспишь…

Будущий поручик Егоров один раз целый день маршировал по грязи, ибо не ответил на вопрос: «Куда ходил с победоносными походами Александр Македонский»? Потом мундирчик свой оттёр, а про полководца из греков так и не узнал…

— Слышал я, Пётр Андреевич, о сём греческом полководце, — проговорил поручик, снова потянувшись за водкой, — чтоб ему не в Индию маршировать, а по кукуевской грязи!

Пётр Андреевич, государственный преступник, весело и громко расхохотался, на половину тайги:

— Так вот, ваше благородие, я публично, в дворянском собрании города Тобольска отрицал, что этот полководец доходил до Сибири. И мало того что он по Сибири прошел до Камчатки…

Поручик выпучил глаза:

— Нам в училище сего фактуса не сообщали… Это как же… от Индии — да пошёл на Сибирь? Грек этот?

— Натурально, пошёл. Говорят, есть греческие документы, что так и было, мол, из Индии Александр Македонский пошёл в Сибирь. И здесь, мол, в Сибири, упокоен. До сих пор его могилу никто не знает, так что грекам говорить можно чего заблагорассудится…

— Вот те нате! — хмыкнул поручик.

— А к тому, ваше благородие, ещё один фактус: перед своей смертию будто написал Александр Македонский дарственную русским князьям на Русскую землю. На всю землю. От Днепра до Камчатки.

— Дак откуда же он в те далекие времена про Камчатку прознал? — поразился поручик. — Мы тут про неё ещё сто лет назад не знали!

— Передай-ка мне, ваше благородие, штоф-с! — совсем развеселился вдруг Пётр Андреевич. — Приятно иной раз с думающим человеком и выпить чутка.

Он выпил из горлышка бутыли примерно половину чарки, крякнул, заел горькую водку горячим свиным салом на поджаренном хлебе, вдруг спросил:

— А год-то ныне какой пошёл? Число — какое? Это мне знать можно?

Александр Егоров кивнул, выпил ещё водки, что-то покрутил в голове, но ответил честно:

— А год… Кончается 1793 год, ноне декабрь месяц, третий день декабря начался. Вот так…

— Да-а-а-а, — протянул Пётр Андреевич, — в темноте все дни — как один день. И все годы, наверное, тоже, как один год. Мы, значит, в пути уже…

— Этого я не ведаю! — быстро ответил поручик Егоров.

— Ладно, ладно. Прошу прощения за нескромный вопрос. Лучше теперь я стану говорить. За моим рассказом время быстро пролетит… Я имел доступ, ваше благородие, при учёбе в Высшей нашей духовной семинарии, к таким древним документам, что могу разом доказать, что и самого Александра Македонского в истории не было. Врут всё греки… А я знаю точно, кто из великих полководцев в Сибири захоронен на правом берегу Енисея. Вот сейчас скажу — брякнешься навзничь от сего знания…

Лошади, до этого мирно стоявшие, вдруг стали закидывать головы, заржали. Со стороны дороги, что проходила в полуверсте, им отозвались другие лошади. Потом оттуда донёсся зычный крик:

— Эй, отзовитесь казачьему разъезду, там, у костра! Вы чи шо — варнаки, али как?

Императрица Екатерина Вторая с утра имела дурное расположение ко всем: к личному секретарю, что несусветно пах одеколонной водой, к девкам, что дурно, с подгорельцем, заварили кофе, да вот к этому мордатому фельдъегерю, что доставил ей ответ на письмо, отправленное Екатериной прусскому королю. Ответ, к бешенству императрицы, написал ей не король Пруссии, как полагается при личной переписке властвующих особ, а всего лишь его адъютант Эрик фон Люденсдорф. Мальчишка на побегушках при короле! Оскорбление русской императорской особы немыслимое!

— Король немчуров болен, — истово твердил фельдъегерь, выкатив глаза.

Екатерина близоруко наклонилась к сопроводительным листам, прочла: «Фельдъегерь сержант Малозёмов». Что ни фамилия, то бывшая кличка! Позвонила в колокольчик. В дверь подсунулся секретарь. Войти боялся, а всё равно на Екатерину понесло кёльнской водой.