Денис Блажиевич - Угличское дело [СИ]

Федор Никитич не сдавался.

— Дмитрий в Москве повод для бунта. Всегда и везде. А Пелым. Там им хорошо будет. Лес, монастырь и палаты каменные. Приставом Пеха пошлем, а князь Василий?

Шуйский улыбнулся и кивнул головой.

Правитель снова отошел к окну. Всех выслушал, теперь ему решать. Сказал сам себе вполголоса.

— И ничего-то ему не нужно. Ни одеж золотых, ни казны. Потому как природный. Настоящий. От бога. Как Дмитрий царевич. Царь государь. Батюшка. Царица волнуется. Обедать пора.

Один из мужиков поднял голову и махнул рукой правителю. Годунов свое решение принял, но никому об этом не сказал. Ни для этих ушей такое решение. Снова правитель прошел мимо пустого трона и залицемерил как замироточил в церковный расписанный в святцах праздник.

— Мы с вами люди наилутчшие, но такое дело не нашего умишка. Здесь речь о сыне государевом. Значит, государь решать будет.

По рыночной площади Углича расхаживал казак Рыбка. Вокруг верблюда Васьки образовался почтительный круг из горожан никогда не видавших такого чуда… У Каракута на руке белый кречет в слепой шапочке. Рыбка ходил кругами. В руке держал белоснежная огромную кость. Развлекал народ честной.

— А зайцы в Сибири как коровы. Их доить можно.

В толпе рассмеялись.

— Вот брехун казак.

— Брехун? А это что, по-твоему?

Рыбка махнул костью.

— Нога зайчонка сибирского. Сибирь это Эдем где млеко в берегах. Земля жирнее самого жирного попа. Из одной елки полдеревни срубить можно. Рыбы в реках воды не видать. Так что православные, если хотите как у Христа запазухой жить. Бросай все. Дуй в Сибирь. Мы сейчас в Москву. Ермаковскую казну царю везем. Потом назад пойдем. Так что женочки которые вдовые бобылихи или так одинокие. Девицы на вас надежда особая. Казаки, воеводы, людишки царские, полоненные. Вся Сибирь стонет. Какая нибудь хворая лядащая бабешка на которую в Угличе никто и не взглянет. Царицей будет. Ханшой Обдорской земли и всех пределов.

На краю толпы смятенье. Через толпу пробиваются братья Нагие с холопами. Колотят деревянными ручками нагаек по неуклюжим медлительным спинам. Стихло веселье. По получившемуся проходу шел царевич Дмитрий. По бокам Нагие.

— Кто такие? Что затеваете? — Спросил Афанасий Нагой. Младший брат Михаила.

— Сибирское посольство к государю… И к нашим девкам женихи. — подлез к нему близко какой-то посадский.

Нагой толкнул его в грудь.

— Чего зубы скалишь?

Дмитрий смотрел на Ваську.

— Это верблюда?

— Он самый княже. — торжственно произнес Рыбка.

— Царевич казак царевич. — сказал Михаил нагой.

— Прости царевич.

— А кроме коровы горбатой что еще из затеек имеется.

Рыбка протянул кость.

— Вот. Зайца сибирского нога.

— Возьмем? Царицу потешим. — спросил Михаил у царевича.

Дмитрий заметл кречета.

— Кто это у тебя?

— Белый кречет, царевич. Самый сильный охотник. Никакой сокол не сравнится. Бесценная мудрая птица. Но и достать его трудно. Гнездо ставит высоко. В полунощных горах. Много охочих людей его добывают да мало кому он дается.

— По мне такой слуга. Дядя возьмем птицу. Давай казак.

— Не могу царевич. Это дар воеводы Трубецкого победителю Кучума царя.

— Годунову? — царевич спросил гневно.

Михаил вмешался.

— Дай казак. Тебе царевич велит.

— Моя бы воля… Отдал бы. Но нет здесь моей воли. То царская воля и птица царская.

— Не мне значит… Все равно царем стану моей станет. А Годунова, Годунова.

Внезапно речь его оборвалась. Дмитрий повалился на землю. У него мелко начали дрожать руки и ноги. Приближался приступ. Михаил Нагой действовал быстро.

— Кругом! Кругом становись! — закричал он.

Нагие и остальная свита захватила Дмитрия в кольцо. Закрыла от нескромных взглядов. Кричали.

Расходись! Расходись!

Михаил Нагой на коленях перед царевичем. Держал голову. Вставил тонкое лезвие ножа между зубами.

Афанасий Нагой с обнаженной саблей приблизился к Каракуту. Каракут мгновенно понял, что сейчас произойдет. Пытался вытащить шашку. Сзади на него набросились. Прижали к земле. Рядом бросили Рыбку. Афанасий Нагой рубил редкую благородную птицу и яростно втаптывал в грязь уже безжизненное тельце.

Битяговский выделил рассохшиеся дроги и добротную костлявую лошадку.

— Смотри, стрелец, добро казенное.

— А везти куда?

— Куда? — Битяговский задумался — А куда у вас привычно возят?

Торопка пожал плечами.

— Не знаю… Такого у нас еще не было.

— Какой поп не откажет к тому и вези. — решил дьяк.

На дрогах вернулся Торопка к Троицким воротам. Даша сидела рядом с матерью. Макеевна гладила ее по голове и вздыхала. Торопка вытащил заступ.

— Отойдите пока…

Раскапывал Торопка Устинью долго. Хоть и мертва, старался не повредить. После того как казаки уехали, Устинья глаза не открывала. Ждали до вечера, пока Макеевна не сказала.

— Все, сынок. В церковь надо везти.

Пока Торопка махал заступом, Даша тихо плакала. Наконец Торопка подхватил еще теплую, не задеревеневшую Устинью под плечи и потащил из ямы. Макеевна взялась за ноги. Вместе они положили Устинью на дроги. Макеевна уселась сзади. Торопка старался ехать медленно, чтобы Даша не отставала. Она шла позади стучащих по бревенчатой мостовой дрог и плакала, утирала лицо мокрым рукавом. На улицу с низенькими избами вывалился угличский народ. Посмотреть, что творится. Для Макеевны самое раздолье. В ее подоле лежал наконец отвоеванный бердыш. Макеевна дробно кланялась людям и добродушно рассказывала всей улице.

— Отмучилась, грешница… Здорово, Лукич. Видал, какой Торопка мой.

Проходящий мимо Лукич ворчал.

— Сопли подтереть… Так чисто воевода.

Макеевна шумела вслед.

— Поглядим, поглядим ишо, борода твоя козлиная.

Торопка, сгорая от стыда, выговаривал матери.

— Чего вы грубиянничаете, матушка? Не знаете, что ли кого везем?

— А что такого. Везем, везем и привезем. Ей то чего? Ничего. Там уже Боженька ей место определит. Такая здоровая с виду была, а гляди и двух ден в земле не прожила.

— Тебе бы, перечница, такой казни предать. — крикнул кто-то из толпы.

— И что? — забодрилась Макеевна. — Да я бы… Да и Бабайка атаман гулевой меня бы оттуда не выковырнул. А что? Одежи не надо. Забот тоже. От дождя и снега навесом обнести. Живи, не хочу.

— Э-э-э. Дура баба.

— Что? Кто сказал! — замахала Макеевна бердышом. — Станови конягу, Торопка.

Взамен этого Торопка хлестанул лошадь и дроги пошли быстрее от стыда подальше. Остановились у недавно срубленной светлой церкви крохотули с медной луковкой и деревянным голубым крестом. Встречал их поп Огурец. Маленький, сухонький, изнутри светящийся. Спросил.