Сергей Зайцев - Пепел и снег

— Прости меня, Господи! — Черевичник перекрестился, припомнил слова молитвы. — Боже, очисти мя, грешного, и спаси мя.

И отшвырнул в сердцах карабин.

Выйдя же из храма (вот несчастливое совпадение!), столкнулся нос к носу с самим Бателье. Дёрнулся влево Черевичник, дёрнулся вправо, пытаясь бежать от этого великана, но тщетно. Засмеялся Бателье, сажени на полторы ручищи раскинул, куда тут убежишь! Кинулся бы в драку, положась на авось, да какой там авось! Бателье — скала, а за ним ещё, как всегда, мародёров с десяток. Вздохнул Черевичник, сдался. И если Александру Модестовичу удалось благополучно избежать участи «носильщика», то Черевичник, напротив, как раз под эту участь подгадал. Бателье на радостях дал ему крепкого «туза», и не отзвенело ещё у того в голове, а уж спину придавила тяжёлая торба. И ходил горемычный за мародёрами и час, и другой, и третий. Торба Бателье всё наполнялась, едва не разлезалась по швам; лямка резала плечо. Черевичник же, душа вольная, украдкой посматривал по сторонам, выжидал момент, чтоб повернее удариться в бега. Да как-то всё не складывались, не благоприятствовали обстоятельства: и Бателье держал ухо востро, и солдаты приглядывали. Ходили из квартала в квартал, вверх дном переворачивали квартиры, обшаривали чердаки и подвалы, где могли быть устроены тайники, заглядывали в печи, палками лазили в дымоходы; мучили: смертным боем били длиннобородого попа — интересовались казною. Наконец пофартило Черевичнику, дождался момента. Великана Бателье подвела алчность... Случилось французам в одном тихом скверике возле дома с колоннадой и куполом (не иначе особняка какого-нибудь вельможи, может, и самого генерал-губернатора) заметить клочок разрыхлённой земли. Копнули несколько раз, на штык лопаты не углубились — вытащили на свет внушительных размеров сундук. Тут-то Бателье и свалял дурака — услал солдат в дом, дабы не скулили под рукой, не мешали взять из сундука лучшее, и Черевичника с торбой далеко отпускать не решился, ибо боялся потерять уже добытое, и держал его поодаль, не близко, не далеко. Вот сбил Бателье прикладом навесные замки, откинул крышку, и глаза его разгорелись, и разум, должно быть, отняло, а всё внимание переключилось на содержимое сундука — подсвечники, столовое серебро, книги в дорогих переплётах, какие-то статуэтки, завёрнутые в парчу... Склонился над сундуком, обо всём позабыл, с места на место перекладывал ценности, руки запускал поглубже: что там — ощупывал, тянул наверх. Черевичник же, полагая, что удобнее случая не представится, подкрался сзади, изловчился да крышку-то сундука и захлопнул — как раз придавил горло Бателье. Задёргался мародёр, захрипел, засучил толстыми ляжками — попался, как мышь в мышеловку. А Черевичник ещё на крышку вскочил (ох, припомнил зуботычину!) и поплясал на сундуке, попритопывал, слышал, как хрустели крепкие позвонки... Солдаты тем временем перекликались в доме, звенели дощечками — поднимали паркет, в окна не смотрели; кажется, сами озлились на Бателье. Черевичник и дал тягу!..

Что же касается русских раненых, иже так нуждались в помощи лекаря, то здесь всё просто: Черевичник подобрал их на улице — безоружных, беспомощных, выбившихся из сил, по одному перетащил к аршиновской лавке, разыскал в развалинах ход. Схоронившись в этом потайном, возможно, даже неприступном месте, целые сутки ждали возвращения Александра Модестовича. Но тот всё не шёл. И скверные мысли и дурные предчувствия начинали всерьёз тревожить Черевичника. Потом хлынул ливень, огонь почти всюду погас. Молодой барин так и не появился... А как раненым становилось всё хуже и хуже, и прежде всего унтер-офицеру, который прямо-таки сгорал на глазах и временами впадал в забытье и долгонько не узнавал своих товарищей, то Черевичник надумал попытать счастья во второй раз и опять отправился на поиски Александра Модестовича. Хотя особо рассчитывать на успех не приходилось — велика Москва, велико пожарище, и человека здесь найти, что иглу в стоге сена, однако и на мучения молоденького унтера смотреть, сложа руки, было выше всяческих сил. Да что загадывать наперёд! Бывает, расчёт расчётом, а возьмись только — и выгорит дело. Не думал Черевичник, не гадал, а барин уж и сам воротился и стоял у разрушенной лавки, будто ждал, что его окликнут, будто чувствовал, что в нём нуждались.

Вмешательство Александра Модестовича принесло раненым заметное облегчение; после кровопускания вялость и сонливость одолели их, и они часа на три заснули; пробудившись же, получили по глотку крепкого рома, которого пару бутылок Черевичник принёс из подвала; ощутив прилив сил, разговорились...

Все трое были участниками Бородинской баталии, где и получили ранения и откуда были отправлены для излечения в Москву. А так как служили они в одном егерском полку и связывало их нечто вроде дружбы — насколько возможны дружеские узы между солдатами и офицером, — то и предпочитали всё время держаться вместе, чтобы при необходимости друг другу пособить. Того ради они и в обозе, по пути в Москву, и в госпитале — в Кудринском вдовьем доме — пускались на всякие ухищрения, но не поддавались ни случаю, ни чьей бы то ни было воле, могущим разлучить их, — и ехали одной подводой, и лежали в одной палате на соседних топчанах, и ели из одной миски... Всё бы хорошо, да вдруг произошло нечто невообразимое, такое, что не укладывалось в голове: Кутузов с Ростопчиным сдали Москву, сдали вопреки всем надеждам, связываемым с первым из них, и вопреки самым убедительным заверениям второго. Ушли войска, бежали горожане. Но и это ещё не было наиболее позорным. Весь позор положения ощутили раненые — несколько тысяч, когда поняли, что их в спешке забыли. Или понадеялись друг на друга фельдмаршал с губернатором, на платочке узелок не завязали, словно речь шла не о людях, а о каком-нибудь ящике с церковными свечами, или намеренно не вспомнили, как про обузу, как про клячу, отработавшую свой век, сбросили мороку со счетов — сильна армия, которая подвижна... или уповали на благородство противника? Французы же, заняв город и разобравшись что к чему, ничтоже сумняшеся подожгли Кудринский дом. Они знали, что делали: они мстили героям, так досадившим им при Бородине; нарадоваться варвары не могли, взирая на то, как сотни и сотни раненых солдат и офицеров, сбившись в плотную толпу, рвались из горящего дома на улицу, как давили друг друга в узком проёме дверей, как, охваченные пламенем, выбрасывались из окон... По счастью, многим удалось спастись, ибо французы проявили-таки благородство и не убивали тех, кто вырвался наружу. Но четверть раненых, в основном тяжёлые, что не могли бежать и, окровавленные, обожжённые, ползли по лестницам под ногами соотечественников, погибли в страшных мучениях. Остальные разбежались кто куда и, злые, голодные, промышляли по домам хлеб, от времени до времени схватываясь с мародёрами...