Дмитрий Барчук - Две томские тайны

Семён Феофанович Хромов решил нынче сам отнести еду старцу. В честь Крещения жена купца напекла любимых Фёдором Кузьмичом оладий с сахаром.

— Может, хоть их поест, горемыка. Третий день у него во рту и маковой росинки не было. Ты уж повлияй на него, Семён. А то, не дай Бог, помрёт с голоду наш дедушка, — наказывала мужу Наталья Андреевна, собирая еду.

Едва переступив порог кельи, Хромов почувствовал незримое присутствие смерти. Вроде бы, всё было как прежде, та же убогость и аскетизм, догорающие в печке дрова, иконы и картинки с видами монастырей и святых мест, развешанные по дощатой стене — единственное украшение комнатки. И в то же время какое-то холодное дыхание лишало все эти предметы их прежней жизненной значимости. Они имели значение лишь согретые душой праведника, а сейчас его душа угасала.

— Это ты, Хромов? — спросил лежащий на кровати старец и, кряхтя, повернулся на бок, чтобы было удобнее говорить с вошедшим.

— Я, Фёдор Кузьмич, вот хозяйка велела передать вам. Оладьи — ваши любимые, с сахаром. Вы их всегда хвалили. Говорили, что даже сам царь таких не едал.

— Спасибо ей передай, Семён Феофанович, но извинись за меня. Я их не съем. Сил у меня нет даже на это.

— Да откуда они будут, силы-то, коли вы ничего не едите. Без еды человек долго не протянет. Пища каждому нужна, — приговаривал Хромов.

Однако старец не внял уговорам, а лишь сказал:

— А вот интересно, панок. Ежели человек, отказавшись от еды, умрёт, будет ли церковь считать его самоубийцей?

— Оно понятно. Конечно же, будет. Надо же, заморить себя голодом — это грех великий.

— Это коли человек хочет есть, но насильно заставляет себя отказаться от пищи. А ежели он есть не хочет, и даже наоборот — всякая еда ему противна, тогда как?

— Не знаю, батюшка. Но всё равно мне кажется, что кушать надо даже через силу. А вдруг вы потом захотите поесть, а она, костлявая, уже на пороге.

Фёдор Кузьмич горько усмехнулся:

— Тебя, Хромов, не переспоришь. Из тебя бы знатный богослов мог выйти, если бы ты пошёл по этой стезе. Но золотой телец сбил тебя с пути. Скажи мне честно, Семён, зачем тебе столько денег? Дом вон какой у тебя, комнат не счесть. Приданым дочку обеспечил, замуж выдал. Неужто тебе мало твоего золота? Охота тебе заниматься этим промыслом, и без него же Бог питает тебя?

Семён Феофанович почесал свой лоб и вымолвил:

— Слаб я, батюшка, и грешен. Я такой же, как и все. Мало мне ещё денег. Вон сосед-то какие хоромы отгрохал. А я чем его хуже?

— Пустое это всё, Хромов. Так, суета. Христианину надлежит заботиться не только о хлебе насущном, но и о жизни будущей. О душе пора тебе задуматься.

— Ещё малость подзаработаю, а потом и подумаю.

— Гляди, можешь не успеть, — предупредил его старец, а потом строго посмотрел ему в глаза. — Обещай мне, пока владеешь приисками, не будешь обирать рабочих.

— И даже на копейку? — переспросил старца купец.

— Даже на копейку, — эхом повторил Фёдор Кузьмич.

Хромов сел в рассеянности на стул, держа поднос с едой на коленях.

— Не губите, батюшка, — запричитал владелец прииска. — Я же тогда разорюсь.

— Эх, Семён, — с укоризной произнёс старец.

— Не всем же быть такими праведниками, как вы, батюшка, — сказал купец.

А потом поставил поднос на стол и упал на колени перед кроватью старца:

— Благословите меня, батюшка!

— Господь тебя благословит.

Но Хромов стоял на своём:

— Есть молва, что вы, батюшка, не кто иной, как Александр Благословенный. Правда ли?

Фёдор Кузьмич, услышав это, перекрестился:

— Чудны дела твои, Господи… Нет тайны, которая бы не открылась.

А потом повернулся лицом к стоящему на коленях купцу и попросил:

— Панок, хотя ты и знаешь, кто я, но когда умру, не величь меня, схорони просто.

На следующий день старцу Фёдору Кузьмичу стало хуже. Томск облетела весть, что праведник при смерти, и у дома Хромова стал собираться народ, чтобы проститься с ним.

Дежурившая возле кровати купчиха сказала больному:

— Надо бы позвать священника. Негоже христианину умирать без исповеди и причастия.

— Не надо, — строго ответил старец. — Я уже отпет.

— Объяви хотя бы имя твоего ангела.

— Это Бог знает, — пробормотал он.

Стоящий рядом с женой Хромов набрался смелости и задал вопрос:

— Батюшка, в случае вашей смерти не надеть ли на вас чёрный халат?

Фёдор Кузьмич открыл глаза и недобро посмотрел на купца.

— Я не монах. И никогда им не был, — прошептали его губы.

Но всё же потом согласился принять священника. Исповедовался и причастился по христианскому обычаю. Сам же исповедник вышел из кельи старца в полнейшем расстройстве чувств и долго не мог найти выход из купеческого дома.

Старец ещё несколько часов боролся со смертью. То ложился на один бок, то переворачивался на другой, осеняя себя крестным знамением. Но всегда находился в памяти.

С наступлением сумерек все из кельи ушли. С умирающим остался один только Хромов.

Фёдор Кузьмич слегка приподнялся на локте на кровати и показал пальцем на висевший на гвозде маленький мешочек:

— В нём моя тайна!

Потом лёг на спину, трижды глубоко вздохнул, а на четвёртом вздохе отдал Богу душу.

Семён Феофанович перекрестился. У него сложилось твёрдое впечатление, что старец сам руководил своей смертью и ушёл в мир иной, когда захотел.

Хромов не выполнил просьбу старца «схоронить просто». Похороны его были многолюдны. За гробом шла толпа народа. У некоторых офицеров даже возникла мысль отдать старцу при погребении воинские почести, но этого не позволил губернатор.

Его похоронили на кладбище Богородице-Алексеевского мужского монастыря. По углам ограды посадили четыре кедра, а на деревянном кресте сделали надпись:

«Здесь погребено тело Великого Благословенного старца Фёдора Кузьмича, скончавшегося 20 января 1864 года». По настоянию губернатора слова «Великого Благословенного» потом закрасили белой краской. Но через какое-то время краска стёрлась, и на кресте можно было прочитать закрашенное.

В вещах покойного Хромов обнаружил интересные находки. Отпечатанное на толстой синеватой бумаге, а отчасти заполненное от руки метрическое свидетельство о бракосочетании великого князя Александра Павловича с баденской принцессой Луизой-Марией-Августой, после крещения принявшей имя Елизаветы Алексеевны. Письмо на французском языке, написанное Наполеоном императору Александру I. А также ключ к какой-то тайной переписке, икону и перстень. Последние две вещи некогда принадлежали императору Александру Павловичу и странным образом исчезли перед его кончиной в Таганроге.

Собрав наследство Фёдора Кузьмича, Хромов отправился в Санкт-Петербург. Он встретился с митрополитом и показал ему свои находки. Владыка посоветовал обратиться к царю.