Клара Моисеева - Осень Овидия Назона [Историческая повесть]

НА РИМСКОЙ ВИЛЛЕ ОВИДИЯ НАЗОНА

Светало, когда Дорион на цыпочках, чтобы не слышно было и шороха, вышел из своей каморки и пробрался в перистиль. Раннее утро, окропленное росой, благоухало белыми розами, гвоздиками и гиацинтами. Старая пиния, перекинувшая свои мощные ветви через высокую ограду, звенела птичьими голосами. Мраморные амурчики протягивали пухлые ручки к струям веселого фонтана, а белая скамья, опоясавшая круглый бассейн, была влажной от ночной росы, и видно было легкое облачко пара, появившееся над ней вместе с лучами восходящего солнца.

Дорион, переписчик Овидия Назона, пришел в это святилище задолго до того как здесь появлялся его господин. Усевшись на скамье у мраморного столика с львиными ножками, Дорион принялся переписывать из книги Аристотеля его мысли о рабство. Обрывок пергамента был испещрен четкими строками, словно вышитыми бисером. Дорион экономил драгоценный пергамент. На нем надо было уместить возможно больше строк. Это был его пергамент, куда он записывал мысли великих философов древности.

Вот уже десять лет прошло с того дня, когда Дорион, сын Фемистокла, вольноотпущенник из Афин, прибыл в этот дом, чтобы стать переписчиком у великого Овидия Назона. Ему было пятнадцать лет, когда отец выкупил его и отправил в Рим. Все эти годы юноша каждый свободный час тратил на занятия философией. Каждый день с рассвета и до прихода господина Дорион заполнял свой пергамент, пользуясь библиотекой поэта. Размышления великих греков и римлян так захватили юношу, что прежнее увлечение поэзией затмилось. И хотя он охотно писал под диктовку Овидия Назона, и хотя запомнил сотни прекрасных строк, это занятие не было главным делом его жизни. Главным — стала философия и мечта о том времени, когда он будет настолько подготовлен, что сможет пригласить учеников.

Пока Дорион переписывал размышления Аристотеля о рабстве, большой красивый дом Овидия Назона просыпался. Слышно было, как хлопочет на кухне повар и как скрипит калитка, ведущая в хозяйственные помещения. Запах сдобных хлебцев напомнил об изысканном завтраке господина, и захотелось есть. За стеной перистиля, где был небольшой бассейн Фабии, жены Овидия, стало слышно, как трудятся пять юных рабынь госпожи. Дорион уже знал, что рабыни готовят притирание для Фабии, а это означало, что госпожа сегодня пожалует во дворец к императрице Ливии.

«Было бы хорошо, — подумал Дорион, — если бы вместе с госпожой во дворец пожаловал и Овидий Назон. Последнее время это случается редко, а вдруг сегодня! Тогда господин не задержится за работой, рано уйдет в термы, к цирюльнику, к массажисту. Потом станет долго примерять свой новый плащ и подбирать к нему драгоценную пряжку. Вот будет раздолье! Сколько новых записей появится на обрывке этого пергамента».

Пять юных рабынь Фабии готовили притирание. Одна растирала в ступке ячменное зерно, очистив его от шелухи и мякины. Просеянную ячменную муку она смешала со свежими сырыми яйцами, ловко скатала шарики и отнесла их сушить на солнце.

Другая рабыня усердно растирала дюжину луковиц нарцисса в мраморной чаше. Третья — просеивала на маленьком сите дорогостоящий порошок, полученный из растертого рога годовалого оленя. Четвертая — отправилась к эконому, чтобы принести для смеси желтого аттического меда. Самая старшая, Лампито, принесла розовую каменную чашу и стала в нее складывать все составные части умащения. К этому времени уже просохли шарики из ячменной муки. Их размололи на маленьких жерновах, смешали с растертыми луковицами нарцисса и порошком от рога оленя, прибавили аравийской камеди, меда и ладана. Юные рабыни по очереди старательно растирали эту смесь, передавая чашу из рук в руки. Смесь становилась все мягче и ароматней, и наконец Лампито испробовала притирание на своем лице.

К этому времени госпожа Фабия покинула свои покои и пришла к бассейну. Ее уже ждала Лампито с розовой чашей в руках. Госпожа уселась на скамье, покрытой мягким войлоком, и приказала заняться притиранием. Она терпеливо сносила хлопки и легкие удары своей массажистки, прикрыв глаза и слегка улыбаясь своим мыслям. Она вспомнила массажистку Ливии, растерянную от неожиданного предложения Фабии — выдать ей секрет приготовления редкостного притирания. Фабия тут же отдала в награду свой любимый браслет и торжествовала, когда ее рабыня Лампито усвоила способ приготовления. С тех пор она услышала столько приятных слов о своей молодости и свежести лица, что ни разу не пожалела о драгоценном браслете.

— Госпожа, — говорила Лампито, — твое лицо подобно лепесткам розы, это восхитительно!

Фабия улыбалась, а Лампито радовалась доброму настроению госпожи, она знала, что ее усердие будет вознаграждено подарками, которые стали предметом зависти всех рабынь в доме Овидия.

После купания в бассейне, притираний и массажа госпожа Фабия надела голубую тунику и пошла звать к завтраку Назона. Она предвкушала сегодня веселое пиршество в покоях императрицы Ливии и была в добром настроении. Несколько омрачало ее то обстоятельство, что Ливия не велела приводить Назона, хотя и знала, что гости были бы счастливы еще раз услышать дивные строки его стихов, прославившие Овидия Назона на всю Италию. Фабии это было неприятно, но в то же время заставляло гордиться своим положением. Получалось так, что во дворце она была заметней, чем знаменитый поэт. А это ей было лестно.

Став женой поэта, Фабия была уверена, что он будет постоянно ее сопровождать во дворец императора и станет вроде драгоценного украшения, на которое обращают внимание даже приближенные Августа. Так было прежде. А сейчас что-то изменилось. Почему? Фабия никогда не говорила об этом с мужем. Она была достаточно благоразумна, чтобы не вести разговоры, могущие испортить настроение господина. Она вполне примирилась с мыслью, что вся Италия видит и понимает то, чего не смогли понять во дворце императора Августа.

Фабии нравились стихи Овидия, но и огорчали. Она ревновала его к той женщине, которая была увековечена в звонких строках поэта. Вероятно, она была восхитительна, неотразима. Кто она, эта таинственная Коринна? Она пленила совсем юного Овидия и явилась источником вдохновения. Любители поэзии говорили о Назоне, что он превзошел лучших поэтов Рима, воспевая свою Коринну.