Владислав Глинка - Старосольская повесть. История унтера Иванова. Судьба дворцового гренадера

Без труда объяснил Жаркий рассудительной супруге своего начальника, как выгодно не торопиться с отставкой. Ведь что такое пенсия? Здесь же и жалованье полное, и квартира, и прочее. А сам со всем знанием служебных пружин вникал в дела, побывал в Новгороде у начальства; умело действуя языком и кошельком, заручился сочувствием и поддержкой разных нужных лиц. Потом объездил те округа, где ранее мало бывал, круто подтянул двух начальников из «столбовых» и мог уже прикидывать, как изобразить свое управление в отчете за этот год да и то, сколько доходу можно полагать для себя в будущем. А отсюда — какой еще более обширный и богатый дом себе заведет, и в нем мысленно видел уже Настю, окруженную всяким добром, разряженную, еще более красивую…

«Небось хоть и воротите от меня рыло-то, — злорадно думал Егор Герасимович, — а рады бы теперь многие девицу благородную, развоспитанную за меня отдать… Ан нет, женюсь вот на своей, на простой, на недавней солдатской дочке, за все мне благодарной да покорной. И будете у нее ручки чмокать, когда без малого генеральшей вашей станет… Небось немало найдется охотников на закуску да выпивку, коли звать стану… Шаромыжники благородные…»

Таковы были скрытые мечты, а дело шло своим чередом. Майор успешно и твердо вел свою выгодную и, казалось, верную игру.

В городке это скоро почувствовали. Еще ниже стали кланяться Жаркому чиновники и купцы, любезнее и слаще улыбаться дамы. Многие заговорили о том, что, мол, кто его знает, генерал-то и несколько лет пролежит до следующего удара, а между тем майор, который уже выслужил подполковника, схватит и полковничий чин да как раз и останется в генеральской-то должности. С начальством он в ладу, кого следует и в Петербурге подмажет.

В ноябре Егор Герасимович ходил уже совсем гоголем.

Как вдруг в середине месяца скоропостижно скончался параличный генерал. Помедлив три дня, Жаркий должен был послать о том рапорт по команде. Однако еще надеялся, что, может, не сразу придет конец его царству и он успеет пожать кой-какие плоды. Но через две недели, без предупреждения, приехал новый назначенный из Петербурга начальник, с женой, адъютантом и чиновником вроде секретаря. Был это не старый еще генерал-майор из остзейских баронов, служивший до того в гвардии и теперь через хорошее столичное знакомство легко схлопотавший себе тепленькое и спокойное место. Он принял Егора Герасимовича ласково, просил руководствовать собою как новичком, наговорил много лестного и приступил к делу с помощью жены, адъютанта и чиновника.

А Егор Герасимович сказался больным, залег дома и с досады три дня курил трубку, пил водку стаканами не хмелея, валялся без сна на сбитой постели, плевал с остервенением на пол и крепко ругался. На четвертый он выпил подряд чуть не четверть, проспал часов двадцать, потом окатился холодной водой, выбрился, опохмелился, приказал денщикам и стряпухе прибрать начисто дом и около полудня выехал в Высокое на лихой ямской тройке.

Проезжая городом, майор не глядел по сторонам. Ему казалось, что встречные смеются над его неудавшимся расчетом, радуются, что кончилось его кратковременное главенство над всем уездом.

И, выехав за заставу, он проворчал в поднятый воротник:

— Ан врешь… Не барчонок муаровый, не раскисну…

Осунувшееся от пьянства волчье лицо его оскалилось в жесткую и мрачную усмешку.

Дорога была легка, лошади прытки, и через час Егор Герасимович почувствовал себя настолько лучше от свежего воздуха и мыслей о Насте, что даже затянул что-то вполголоса.

— К погорельцам изволишь ехать, ваше высокоблагородие? — спросил, отважившись на разговор, ямщик.

— К каким погорельцам? — удивился майор.

— А в Высокое-то?..

— Что ты врешь, когда же оно сгорело?

— Да в тую среду, неделя вчерась была, — невозмутимо подтвердил ямщик.

Шестого декабря, в престольный праздник, в Высоком много лишнего было выпито, и после полуночи, когда все крепко спали, в избе одного из многочисленных Николаев вспыхнул пожар.

Загорелось изб за десять от той, где жил поручик Денисович. Проснулся он от пронзительного бабьего крика на улице и, открыв глаза, увидел розовый квадрат окна с переливчатыми морозными узорами. Свет, вздрагивая, делался все сильнее, а голоса на улице громче и многочисленнее. Разбудив хозяев, одевшись и выйдя на улицу, Александр Дмитриевич увидел, что горят уже два дома. Один был весь в пламени, кругом метались люди, на дороге напротив складывали какие-то пожитки. В воздух взлетали снопы искр и целые головешки. На соседнем, ближе к поручику, доме только что занялась соломенная кровля. Слышались нестройные крики сбегавшегося народа, мычание коров и визг поросенка. Ударили в набат на колокольне.

Александр Дмитриевич поспешно вернулся к себе, кое-как запихал в сундучок мундирное платье, несколько любимых книг, портфель с бумагами, краски. И, как был в старом сюртуке поверх ночной рубахи, снова бросился на улицу.

С полчаса рубил он какие-то балки топором, поливал их, орудовал багром. Но потом, увидев, что проснувшееся начальство деятельно руководит тушением, отчего порядку не прибавилось, а ведер для подачи воды явно не хватает, он принялся носить из загоравшихся изб какие-то армяки, иконы, корыта, лавки, узлы, помогал выкатывать со дворов телеги, таскать сохи, выводил дыбящихся коней. Все делалось быстро, на все хватало сил. Рядом непрерывно метались проворные, дюжие, закоптелые люди, в любую минуту готовые помочь друг другу. И поручику, в прожженных до дыр сапогах и сюртуке, с опаленными бровями и бачками, было радостно тащить тяжелые вещи вместе с бородатыми, сосредоточенными мужиками, очевидно верившими в эти минуты, что он так же прост, силен и хочет помогать в общем деле, как они сами.

А пожар все приближался к его жилью. Ветер крутил и разбрасывал искры. Было светло и жарко. Набат гудел. Приостановясь и вытирая рукавом вспотевший лоб, Александр Дмитриевич подумал, что пора, пожалуй, и о своем добре позаботиться. Но в эту минуту откуда-то метнулась и повалилась перед ним на колени полуодетая старуха в сбившемся темном повойнике.

— Батюшка барин! — заголосила она, хватая его за полу. — Спаси Христа ради коровенку, нашу с детями кормилицу. Горит она, батюшка, живая скотина горит!..

Поручик узнал бабку, жившую в третьей от него избе с сыном-вдовцом и тремя внуками. Вспомнил и корову, черно-бурую, с обломанными рогами. И, не расспрашивая больше, побежал на старухин двор.

Изба горела вовсю, и пламя стлалось по навесу хлева. Двое солдат разбивали топором ворота, по которым огонь грозил переброситься на соседнюю усадьбу.

В хлеву коровы не было, верно старая проглядела, как ее вывели. Александр Дмитриевич устремился назад. Верхний брус ворот, покрытый в скат двумя тесинами, уже дымился, но его поддели снизу баграми, толкали оглоблей, и он вот-вот готов был отделиться от стоек.