Курбан Саид - Али и Нино [litres]

С первого взгляда было понятно, что жители этого села не простые крестьяне. Это были длинноволосые мужчины в шелковых одеяниях, с подозрением поглядывавшие друг на друга. За ними следовали их жены с грустными лицами и музыкальными инструментами мужей в руках. Село кишело богатыми армянами и мусульманами, съехавшимися со всей страны послушать ашугов. Энергичная толпа собралась на небольшой главной площади. В центре стояли два доблестных ашуга, приготовившиеся к тяжелой дуэли. Они презрительно поглядывали друг на друга. Длинные волосы развевались на ветру. Вдруг один из них выкрикнул:

– От твоей одежды воняет навозом, лицо твое похоже на свиное рыло! Таланта меньше, чем волос на животе девственницы! Ты за гроши сочинил бы поэму о своем собственном позоре!

Второй вторил ему зловещим лаем:

– Ты одет как сводник, а голос у тебя как у евнуха. Ты не можешь продать свой талант за неимением оного. Поедаешь объедки с праздничных столов, накрытых в мою честь.

Они продолжали с жаром ругаться. Публика аплодировала. Затем появился какой-то седой старик с лицом апостола и объявил темы состязания: «Луна над Араксом» и «Смерть Аги Мухаммед-шаха!»

Поэты подняли глаза к небу и запели. Песнь их была о жестоком Аге Мухаммеде, который поехал в Тифлис, чтобы вернуть себе мужскую силу в тамошних серных водах. Когда и серные родники не помогли ему, шах разрушил город и велел беспощадно истребить всех мужчин и женщин. Но по дороге домой его настигла беда. Ночью, когда он спал в своем шатре, кто-то заколол его кинжалом. Великому шаху не суждено было насладиться жизнью. В походах ему приходилось терпеть голод, довольствоваться черным хлебом и кислым молоком. Он завоевал огромное число стран и бедствовал хуже нищего в пустыне. Этот несчастный Ага Мухаммед…

Все это декламировалось в классических стихах. В одном из них подробно рассказывалось о мучениях бессильного в стране наикрасивейших женщин, а в другом с той же тщательностью описывалась казнь этих женщин. Публика осталась довольной. С ашугских лбов градом катился пот. Затем один из них с более мягким голосом выкрикнул:

– На что похожа луна над Араксом?

– На лицо твоей возлюбленной, – прервал его сердитый собрат.

– Нежен свет той луны, – выкрикнул мягкоголосый.

– Нет, луна подобна щиту воина, павшего в бою, – ответил сердитый.

Через некоторое время сравнения закончились, и каждый из них стал воспевать красоту луны, реки Аракс, которая извивается, как девичья коса меж степей, и возлюбленных, любующихся в сумерках отражением луны в водах Аракса…

Сердитого объявили победителем, после чего он со злобной усмешкой отобрал саз у своего оппонента. Я решил подойти к нему. Он выглядел угрюмым, собирая монеты в свою чашу.

– Вы довольны своей победой? – поинтересовался я.

Он с отвращением сплюнул:

– Разве это победа, ага? Раньше победителей не было. Сотню лет тому назад победителю разрешалось обезглавить проигравшего. Вот тогда наше искусство действительно ценилось. Да и мы уже не те. Кому же захочется пролить кровь ради какой-то поэмы?

– Вы же теперь лучший поэт в округе.

– Нет, – повторил он. – Я всего лишь искусный мастер. Мне далеко до настоящих ашугов.

– А кто они, настоящие ашуги?

– В месяце Рамазан, – поведал сердитый ашуг, – есть таинственная ночь, которая называется ночью Кадыра. В эту ночь вся природа на час засыпает. Реки перестают течь, злые духи оставляют свои сокровища. Можно услышать рост травы и разговор деревьев. Из рек появляются нимфы, а зачатые в эту ночь люди рождаются мудрецами и поэтами. В эту ночь поэт должен призвать пророка Ильяса – святого покровителя всех поэтов. Пророк появляется в нужное время, разрешает поэту отпить из своего сосуда и освящает его: «Теперь ты стал настоящим ашугом и начнешь видеть весь мир моими глазами». Таким образом, освященные поэты начинают управлять стихиями: животные и люди, ветры и моря слушаются его голоса, ибо сила пророка в словах его.

Сердитый ашуг опустился на землю и, обхватив лицо ладонями, горько зарыдал:

– Но никто не знает, какая ночь – ночь Кадыра и в какой час ночи природа погружается в сон. Поэтому настоящие ашуги вымерли.

Он поднялся и пошел. Одинокий и угрюмый степной волк, живущий в зеленом раю Карабаха.

В своем узком каменистом ложе звенел родник Печапюр. Деревья, окружавшие его, стояли с воздетыми к небу ветвями, словно уставшие святые. Отсюда открывался величественный вид: на юге, подобно библейским пастбищам, раскинулись армянские луга, всем своим видом обещавшие богатый урожай. За холмами пряталась Шуша. А на востоке в пыльных пустынях Азербайджана терялись карабахские поля. Горячее дыхание огня Заратустры носилось над равниной на крыльях пустынного ветра. Но деревья вокруг нас стояли неподвижно, словно ангелы их только что оставили, а магия еще не успела раствориться. Наш костер казался потомком множества костров, благословивших этот священный край. Вокруг костра на разноцветных коврах расположилась группа грузин и я вместе с ними. Пока на вертеле жарилось мясо, мы наполнили чаши вином и разложили вокруг костра блюда с фруктами, овощами и сыром. Возле родника сидели странствующие музыканты – зазандари. Даже названия инструментов в их руках отличались мелодичностью: дайра, чунири-чианури, саламури, диплипито. По заказу городских грузин, пожелавших усилить экзотическое очарование происходящего, они стали петь одну из своих баяти – персидскую песнь о любви. Наши преподаватели латыни назвали бы такой экстравагантный способ слиться с народными обычаями «дионисийским настроением». Празднество было устроено семьей Кипиани, которая, добравшись до Шуши, решила собрать всех отдыхающих ночью в шушинской роще.

Напротив меня сидел отец Нино – тамада, управляющий застольем в соответствии со строгими правилами. Его глаза блестели, а на раскрасневшемся лице красовались густые черные усы. Сейчас он поднял свой бокал за меня. Я тоже отпил из своего, хотя обычно не пил. Но тамадой вечера был отец Нино, и было бы просто неприлично не выпить в его присутствии. Слуги принесли родниковой воды. Вода здесь одно из многочисленных чудес: выпив ее, можно есть сколько угодно, не беспокоясь при этом о неприятных последствиях переедания. Горы снеди таяли на глазах по мере того, как мы упивались водой. Мать Нино сидела подле мужа у мерцающего огня. Несмотря на суровый профиль, у нее были смеющиеся глаза. Такие глаза принадлежали только мингрельским женщинам, выросшим в долине Риони, где колдунья Медея встретилась с аргонавтом Язоном.

Тамада поднял свой бокал: «Выпьем в честь почтенного Дадиани». Старик с ясными, как у младенца, глазами поблагодарил его. Начался третий круг. Все опустошили свои бокалы. Пьяных не было, поскольку во время таких застолий грузины чувствуют душевный подъем и ясность разума, подобную печапюрской родниковой воде, которая, помимо всех своих волшебных качеств, еще и отрезвляет.