Курбан Саид - Али и Нино [litres]

Мы вернулись в город, который напоминал карнавал. Крестьяне из соседних деревень приехали с пулеметами и снарядами, которые так долго прятали. С другой стороны реки, где располагался армянский квартал, послышались выстрелы. Эта территория уже была занята русскими. Кавалерия Красной армии заполонила землю, а в городе вдруг появился мужчина с косматыми бровями, орлиным носом и запавшими глазами. Это был шахзаде Мансур-мирза Каджар. Никто не знал, кто он и откуда он появился. Известно было лишь то, что происходил он из рода Каджар, а на папахе его сиял серебряный иранский лев. Как потомок Аги Мухаммеда, шахзаде взял командование на себя. Русские батальоны продвигались к Гяндже, а город наводнили беженцы из Баку. Они рассказывали о расстреле министров, аресте членов парламента, о трупах, выброшенных в Каспийское море с привязанными к ногам ядрами.

– В мечети Тезе Пир теперь клуб. Когда Мустафа Сеид пришел помолиться, русские избили его. Они связали его, сунув в рот кусок свинины. Позже ему удалось убежать в Иран, к своему дяде в Мешеде. Русские убили его отца.

Эти новости принес Арслан-ага. Он стоял передо мной, разглядывая оружие, которое я раздавал.

– Я тоже хочу воевать, Али-хан.

– Ты, перемазанный чернилами поросенок?

– Я не поросенок, Али-хан. Как и любой другой человек, я люблю свою родину. Мой отец уехал в Тифлис. Дай мне оружие.

Лицо его приняло серьезное выражение, а глаза сверкали. Я дал ему оружие и принял его в отряд, который занял позицию у моста. Улицы по ту сторону моста были уже заняты русскими. Мы двинулись в рукопашный бой. Перед глазами мелькали широкоскулые лица, блестели треугольные штыки. Меня обуяла дикая ярость.

– Ирели! – Вперед! – крикнул кто-то, и мы опустили штыки.

Кровь смешалась с потом. Я поднял приклад и почувствовал, как плечо задела пуля. Под моим ударом раскололся череп какого-то русского солдата. Мозг брызнул наружу, смешиваясь с пылью. Я, спотыкаясь, шел на врага и краем глаза заметил, как Арслан-ага вонзает кинжал в глаз неприятеля…

Издалека послышались звонкие сигналы трубы.

Мы лежали за углом, беспорядочно обстреливая армянские дома. А ночью прокрались к мосту, где засел Ильяс-бек. Обмотанный лентами, он чистил пулеметы.

Мы вошли во двор мечети, и при свете звезд Ильяс-бек рассказал мне, как однажды в детстве он чуть не утонул, попав в водоворот в море.

Потом мы хлебали суп и ели персики. Перед нами сидел припавший к земле Арслан-ага. Ему в бою выбили зубы, и десны теперь кровоточили. Ночью он, весь трясясь от страха, подполз ко мне:

– Я боюсь, Али-хан. Я такой трус…

– Тогда оставь оружие и беги полем к реке Пула, а оттуда – в Грузию.

– Не могу. Я люблю свою родину так же, как и все вы, даже будучи трусом.

Я молчал. Начинался очередной рассвет. Вдалеке ревели пушки, а возле минарета рядом с шахзаде из царского рода Каджар стоял Ильяс-бек. В руках его был бинокль. Слышались скорбные и призывные звуки трубы, над минаретом развевался флаг, и кто-то запел песню о Туранской империи.

– Я кое-что слышал, – произнес какой-то мужчина с задумчивыми глазами и бледным, как у покойника, лицом. – В Иране появился некто по имени Реза, который ведет солдат и преследует врагов, как охотник – оленя. В Анкаре Кямал собирает армию. Мы сражаемся не зря. На помощь идут двадцать пять тысяч человек.

– Нет, – прервал его я, – не двадцать пять тысяч, а двести пятьдесят миллионов мусульман со всего мира спешат к нам на помощь. Только Аллах знает, успеют ли они подоспеть вовремя.

Я отправился к мосту, сел за пулемет, и лента заскользила между пальцами, как четки. Арслан-ага сидел рядом. Лицо его было бледным. Он улыбался. В рядах русских началось какое-то движение, и мой пулемет застрочил как сумасшедший. С той стороны раздался призыв к атаке. С армянских позиций зазвучал марш Буденного. Я посмотрел вниз и увидел сухое растрескавшееся русло реки. Русские солдаты бежали по площади, падали на землю и, прицелившись, стреляли по мосту. Я отвечал им диким огнем. Русские падали замертво, как игрушечные солдатики, но за ними появлялись и бежали к мосту новые ряды. Их были тысячи, а тонкий рев моего одинокого пулемета звучал бессильно на Гянджинском мосту.

Арслан-ага громко и жалобно, как ребенок, всхлипнул. Я взглянул на него. Он лежал на мосту, и из его раскрытого рта текла кровь. Я нажал на гашетку пулемета, пройдясь огнем пулеметной очереди по русским. Труба вновь заиграла призыв к атаке. Моя папаха улетела в реку, – может, ее сбила пуля, а может, и сдул ветер. Я рванул гимнастерку. Тело Арслан-аги лежало между мной и врагом. Значит, человек, даже будучи трусом, может погибнуть во имя родины. Трубы на том берегу заиграли отбой. Пулемет смолк. Я, взмокший от пота и голодный, сидел на мосту в ожидании смены.

И вот я сижу в тени мечети, похлебывая суп. У входа в мечеть стоит шахзаде Мансур, а Ильяс-бек склонился над картой. Через пару часов я опять буду стоять на мосту. Азербайджанская Республика доживает свои последние дни. Довольно. Я буду спать, пока труба вновь не призовет меня к реке, где мой прадед Ибрагим-хан Ширваншир отдал жизнь за свободу своего народа…

Али-хан Ширваншир погиб в пять часов пятнадцать минут на Гянджинском мосту за своим пулеметом. Тело его упало в высохшее русло реки. Я спустился за ним. Оно было изрешечено восьмью пулями. В кармане его я нашел эту тетрадь. Если на то будет воля Аллаха, я передам ее жене Али. Мы похоронили его рано утром, незадолго до последнего наступления русских. Наша республика погибла, как погиб Али-хан Ширваншир.