Курбан Саид - Али и Нино [litres]

Затем наступил день большого парада. По городу маршировали военные отряды. Паша, весь увешанный орденами, проехал на коне мимо выстроившихся солдат и отдал честь новому знамени. Нас переполняли гордость и благодарность, мы забыли о различиях между шиитами и суннитами и были готовы отдать жизнь за османского халифа, расцеловав сухую руку паши. Лишь один Сеид Мустафа стоял в стороне, отделившись от толпы, и всем своим видом выражал ненависть и презрение. Среди всех звезд и полумесяцев на тунике паши он заметил болгарский военный крест, который глубоко возмутил его как символ чужой веры на груди мусульманина.

После парада Ильяс, Сеид и я сидели на бульваре, усеянном осенней листвой. Друзья затеяли яростный спор по поводу основных идей нового государства. После всех кампаний и боев в Гяндже, после бесед с молодыми турецкими офицерами и опираясь на свой собственный военный опыт, Ильяс-бек убедился, что единственным способом спастись от нашествия русских в будущем было проведение европейских реформ, причем как можно быстрее.

– Я утверждаю, что можно строить крепости и дороги, вводить реформы, оставаясь при этом правоверным мусульманином! – возбужденно кричал он.

Сеид хмурил брови, глаза его были усталыми.

– Можешь пойти еще дальше, Ильяс-бек, – произнес он хладнокровно, – скажи еще, что можно пить вино, есть свинину и оставаться при этом правоверным мусульманином. Европейцы уже давно установили, что вино полезно для здоровья, а свинина – питательна. Конечно же, правоверным мусульманином можно остаться, только архангел, стоящий во вратах рая, не поверит этому.

– Между участием в параде и свининой большая разница, – рассмеялся Ильяс. – А между свининой и вином – никакой. Турецкие офицеры открыто пьют вино и носят кресты на своей униформе.

Я слушал доводы друзей.

– Сеид, – обратился я к нему, – а можно спать на кровати, есть с помощью ножа и вилки и оставаться при этом правоверным мусульманином?

Сеид улыбнулся:

– Ты всегда будешь правоверным мусульманином. Я видел тебя в день мухаррама.

Я молчал. Ильяс-бек отодвинул назад папаху.

– Это правда, что вы перестраиваете дом на европейский манер: с современной мебелью и светлыми обоями?

– Да, все верно, Ильяс-бек.

– Это хорошо, – решительно произнес он. – Мы теперь будем жить в столице. В страну нашу станут приезжать иностранные консулы. Нам нужны будут дома, где мы сможем принимать их, нужны будут женщины, которые смогут поддержать беседу с женами дипломатов. У тебя, Али-хан, как раз такая жена и скоро будет подходящий дом. Ты должен работать в Министерстве иностранных дел.

Я рассмеялся:

– Ильяс-бек, ты рассуждаешь о моей жене, моем доме и обо мне так, словно мы кони, которых готовят к международным соревнованиям. Ты, кажется, думаешь, что я перестраиваю дом в угоду национальным интересам.

– Так и должно быть, – сурово произнес Ильяс-бек.

И вдруг меня озарило, что он совершенно прав и что все и вся должно было отныне служить интересам нового государства, которое мы хотели построить на неплодородной, иссушенной солнцем почве Азербайджана. Я отправился домой. Узнав, что я не возражаю против паркетных полов и живописных полотен на стенах, Нино счастливо рассмеялась, и глаза ее засияли, как в ту ночь в лесу у родника Печапюр.

Я стал часто выезжать верхом в степь и лежать там часами до ярко-красного заката солнца на западе. Мимо меня проходили турецкие войска. Но сейчас офицерские лица выглядели озабоченными и напряженными. Ибо вся шумиха, связанная с созданием нового государства, отдалила от нас грохот пушек и мировой войны. Но где-то очень далеко, под давлением врага, отступали союзники турок – болгары.

– Фронт прорван, и удержать его невозможно, – сообщили турки, перестав пить шампанское.

Новости доходили редко и были подобны ударам молнии. В далеком порту Мудрое на борт английского броненосца «Агамемнон» поднялся сутулый человек с опущенным взглядом. Это был министр Военно-морского флота Великой Османской империи Гусейн Рауф-бей, которого халиф уполномочил подписать договор о перемирии. Склонившись над столом, он подписался на клочке бумаги, и на глаза паши, который все еще властвовал в нашем городе, навернулись слезы.

На бакинских улицах еще раз раздалась песня о Туранской империи, но теперь она звучала как погребальный плач. Полностью экипированный паша снова проехал верхом перед строем солдат с неподвижными лицами. Священное знамя Османского дома было спущено, барабаны пробили дробь, и паша отдал честь рукой в белой лайковой перчатке. Затем солдаты стали колоннами покидать город, оставляя память о стамбульских мечетях, великолепии дворцов на Босфоре, худощавом старике-халифе с мантией пророка на плечах.

Через несколько дней я стоял на бульваре и наблюдал, как за островом Наргин появляются первые корабли с английскими оккупационными частями. У генерала были голубые глаза, тонкие усики и сильные широкие руки. Город наводнили новозеландцы, канадцы и австралийцы. Британский флаг развевался рядом с нашим. Фатали-хан позвонил мне, приглашая прийти к нему в министерство.

Он сидел в глубоком кресле, устремив на меня жгучий взгляд:

– Али-хан, почему вы до сих пор не состоите на государственной службе?

Я не нашелся что ответить.

– Я всем сердцем принадлежу своей стране, Фатали-хан, – взглянув на разложенные на его столе толстые папки, виновато ответил я. – Готов выполнить любой ваш приказ.

– Я слышал о вашей способности к иностранным языкам. Сколько времени вам понадобится, чтобы выучить английский?

Я смущенно улыбнулся:

– Фатали-хан, мне не придется учить английский, я его уже знаю.

Откинув массивную голову на спинку кресла, он молчал. Затем вдруг спросил:

– А как поживает Нино?

Я был потрясен. Премьер-министр спрашивал меня о моей жене, игнорируя все правила этикета.

– Благодарю, ваше превосходительство, хорошо.

– А она тоже знает английский?

– Да.

Он снова замолчал, поглаживая свои длинные усы.

– Фатали-хан, – тихо произнес я, – я знаю, к чему вы клоните. Через две недели наш дом будет готов, а у Нино в гардеробе полно вечерних нарядов. Мы говорим на английском, а за шампанское я сам заплачу.

Губы под усами расплылись в улыбке.

– Прошу прощения, Али-хан. Я совсем не хотел вас обидеть. Но нам действительно нужны такие, как вы. Не у всех европейские жены, древняя родословная и представительный дом. Возьмите меня, к примеру: у меня никогда не было денег, чтобы изучить английский, не говоря уже о доме или жене-европейке.

Он выглядел усталым.

– С сегодняшнего дня вы назначаетесь атташе западноевропейского отдела. Ступайте к министру иностранных дел Асадулле. Он объяснит вам суть работы. И… не сердитесь только… Мне, право, неудобно спрашивать вас об этом. Но вы успеете закончить ремонт дома через пять дней?