Курбан Саид - Али и Нино [litres]

Раздался еще один глухой звук бубна, который тут же отозвался в моей душе диким ревом. Я смешался с толпой и встал в ряды широкоплечих мужчин, выстукивая кулаком по своей обнаженной груди. Позже я очутился в прохладной тьме мечети и услышал заунывный призыв имама. Кто-то вложил мне в руки тяжелую цепь, и спину тут же пронзила жгучая боль. Текли часы. Передо мной образовалась просторная площадь, а из горла вырвался дикий и радостный знакомый крик: «Шах-сей… Вах-сей…» Рядом стоял какой-то дервиш с раздробленным лицом. Сквозь иссохшую кожу проглядывали ребра. Тысяча пар глаз молящейся толпы уставилась в трансе куда-то вперед. Толпа пела.

По площади шел конь с окровавленным седлом – конь молодого Гусейна. Дервиш с раздробленным лицом вдруг издал пронзительный крик. Затем, отбросив в сторону медную чашу, бросился под копыта коня. Я споткнулся. Тяжелые кулаки били по обнаженной груди. «Шах-сей… Вах-сей…» – кричала ликующая толпа.

Пронесли какого-то мужчину в забрызганной кровью одежде. Издалека к нам приблизились многочисленные факелы, и мне пришлось следовать за шествием. Потом я снова сидел во дворе мечети в окружении мужчин в круглых папахах, глаза которых были переполнены слезами. Кто-то запел марсию по молодому Гусейну. Боль сдавила ему горло. Я поднялся. Толпа стала отходить назад. Ночь выдалась прохладной. Мы прошли мимо консульства, на крыше которого развевались черные флаги. Бесконечная вереница факелов напоминала реку, в которой отражались звезды. На крышах домов толпились люди. Из-за углов подглядывали женщины в чадре.

Здание консульства охранялось часовыми, державшими наготове свои штыки. Мимо молящейся толпы прошел караван верблюдов. Вновь раздались заунывные крики, женщины припали к земле, а бледный лунный свет стал освещать их обнажившиеся ноги. Восседая на верблюдах, прошествовала семья молодого Гусейна. За ними на черном коне везли убийцу святого – Езида, лицо которого покрывал защитный козырек. При его появлении через площадь полетели камни. Всадник поскакал быстрее и спрятался во дворе выставочного зала Насреддин-шаха. На завтра была запланирована мистерия о святом Гусейне.

Мы приблизились к алмазному крыльцу шахского дворца с развевающимися черными флагами. Бахадуры, дворцовая стража, стояли склонив голову, в черном траурном одеянии. Шаха во дворце не было. Он находился в летней резиденции в Багешахе, толпа потекла на улицу Ала-ад Довле, и я вдруг остался один на темной Топмейданы. Дула ржавых пушек равнодушно смотрели на меня. Тело ныло, словно по нему прошлись тысячью ударов плетки. Я коснулся плеча и нащупал густой сгусток запекшейся крови. У меня закружилась голова. Придя немного в себя, я увидел пустой фаэтон. Фаэтонщик с пониманием и жалостью смотрел на меня.

– Наложи на раны немного голубиного помета, смешанного с растительным маслом. Это поможет, – со знанием дела посоветовал он.

Изнемогая, я свалился на сиденье.

– В Шамиран, в дом Ширванширов! – выкрикнул я.

Фаэтонщик взмахнул кнутом, и мы поколесили по крутым неровным улицам.

– Вы, наверное, очень набожный человек, – поворачивался время от времени и произносил он, – помолитесь, пожалуйста, за меня тоже. У меня самого нет времени, я должен работать. Меня зовут Зохраб Юсуф.

По лицу Нино катились слезы. Она сидела на диване, беспомощно скрестив руки и плача навзрыд. Рот ее был открыт, уголки рта опущены, а между щеками и носом образовались глубокие складки. Она рыдала, содрогаясь всем телом. Она не произнесла ни слова, лишь прозрачные слезы, скатываясь с ресниц на щеки, расплывались на ее беззащитном лице. Я стоял перед ней, весь раздавленный ее горем. Она не двигалась, не вытирала слез, губы ее дрожали, как листья на ветру. Я взял ее за холодные безжизненные руки и поцеловал влажные глаза. Нино наградила меня отсутствующим, непонимающим взглядом.

– Нино, – стал кричать я, – Нино, что с тобой?

Она поднесла руку ко рту, как будто хотела закрыть его. Когда она снова опустила ее, я увидел следы зубов на тыльной стороне ладони.

– Я ненавижу тебя, Али-хан, – произнесла она голосом, выражавшим сильный испуг.

– Нино, тебе нездоровится?

– Нет, я просто ненавижу тебя.

Она прижала нижнюю губу зубами и стала походить на обиженного ребенка. Затем с ужасом перевела взгляд на мою разорванную одежду и обнаженные плечи с запекшейся кровью.

– В чем дело, Нино?

– Я ненавижу тебя.

Она забилась в угол дивана и, подняв ноги, подперла коленями подбородок. Нино больше не плакала. Лишь тихо и с грустью поглядывала на меня, как на незнакомца.

– Что я такого сделал, Нино?

– Ты показал мне свою душу, Али-хан, – проговорила она монотонно и тихо, словно объятая дремой. – Я была на вилле у родителей. Мы пили чай, а потом голландский консул пригласил нас к себе домой на Топмейданы, собираясь показать нам самые варварские ритуалы Востока. Мы стояли у окна и наблюдали поток фанатиков, проходивших по улице. При звуках бубна и появлении этих диких людей мне сделалось дурно. Консул назвал это шествие оргией садомазохистов и закрыл окна, потому что с улицы доносилась вонь от пота и грязи. Вдруг раздался истошный вопль, и мы увидели, как какой-то дервиш бросился под копыта коня. «Постойте-ка, а это не…» – вытянув руку, произнес консул, но не успел закончить фразу. Я посмотрела, куда он указывал, и увидела, что среди всех этих фанатиков бил себя по груди и хлестал по спине ты, Али-хан! Я испытала такой стыд, такой позор. Подумать только, супруга фанатичного варвара! Я видела все твои движения и чувствовала на себе сочувствующий взгляд консула. Потом мы то ли пили чай, то ли ужинали. Уже не помню. Мне с трудом удалось сохранить равновесие, потому что я внезапно почувствовала ту пропасть, которая разделяла нас. Али-хан, святой Гусейн разрушил наше счастье. Я увидела в тебе фанатичного варвара, и отныне ты всегда будешь таким.

Она сидела подавленная и все еще не оправившаяся от страданий, не в силах произнести больше ни слова только потому, что я попытался найти истинный путь и согласие со Всевышним.

– Что же нам теперь делать, Нино?

– Не знаю. Счастье отвернулось от нас. Я хочу уехать – туда, где снова смогу смотреть тебе в лицо и не увижу больше того безумца с Топмейданы. Позволь мне уехать, Али-хан.

– Куда, Нино?

– Не знаю, – ответила она и коснулась пальцами моей раненой спины. – Почему, почему ты это сделал?

– Я сделал это ради тебя, Нино, но ты не поймешь меня.

– Нет, – безутешно произнесла она. – Я хочу уехать отсюда. Я так устала, Али-хан. Азия отвратительна.

– Ты меня любишь?

– Да, – ответила она с отчаянием в голосе и уронила руки на колени.

Я поднял ее и отнес в спальню, где раздел и уложил в постель. Лихорадочно мечась, она произносила какие-то бессвязные слова.