Гэри Дженнингс - Тропой Предков

После того как в 1580 году король Испании унаследовал португальский трон, закованные в цепи африканцы, которых португальские рабовладельцы били плетьми и морили голодом, стали прибывать в Новую Испанию тысячами, а когда испанцы обнаружили, что могут буквально озолотиться на сахарном тростнике, основной поток чернокожих стал направляться именно на плантации.

Да, пристрастие Европы к сладкому сделало рабство неизбежным.

Когда я проходил мимо плантаций сахарного тростника, я видел множество темнокожих — мужчин, женщин и детей, — трудившихся на полях. В одном месте дорога проходила совсем рядом с el real de negros, стойбищем негров, — скоплением круглых хижин с коническими соломенными крышами.

От Беатрис я знал, что рабы даже у себя дома практически не могут рассчитывать на уединение и живут в своих хижинах все скопом, вне зависимости от пола и возраста, вместе со свиньями и курами. Хотя хозяева и хотели, чтобы негры размножались, семейные жилища не поощрялись: в уединении легче составлять заговоры и замышлять бунты. Рабы, соответственно, избегали брачных отношений, и рождаемость в их среде была низкой, хотя хозяева и стремились к пополнению поголовья чернокожих: ведь прикупать здоровых рабов на невольничьих торгах было накладно.

На плантациях сахарного тростника рабы трудились буквально от зари до зари и почти не имели свободного времени. В самые горячие дни они вообще не уходили с поля, а валились спать прямо на землю; по утрам надсмотрщики поднимали и возвращали их к работе пинками.

Владельцы плантаций считали, что чернокожих рабов можно нагружать сверх всех мыслимых возможностей, ибо те были крупнее, сильнее и, главное, гораздо выносливее индейцев, которые в адских условиях плантаций мёрли как мухи. Однако, по словам отца Антонио, представление о том, что как работник один негр стоит четырёх индейцев, являлось мифом, расплачиваться за который приходилось этим несчастным невольникам. Падре сказал мне это несколько дней назад, когда мы, проходя мимо пристани, видели, как рабы грузят мешки с сахаром. Точно так же, как и каторжников на рудниках, рабов с плантаций, словно скот, клеймили раскалённым железом. Обычно клеймо ставили на плечо; если же попадался негр с клеймёным лицом, это означало, что он пытался бежать.

— Надсмотрщики требуют от африканцев выполнить в четыре раза больше работы, чем мог бы сделать индеец, а это зачастую вообще выше человеческих возможностей. От непосильного труда рабы надрываются, сходят с ума, сводят счёты с жизнью. Они не хотят иметь детей, чтобы тем не выпала столь же несчастная доля, и негритянские женщины, забеременев, стараются вытравить плод. Случается, что, доведённые до крайности, рабы восстают, хотя все такие восстания подавляются плантаторами с ужасающей жестокостью.

Иные из негров впадают в такую тоску, что отказываются от пищи и умирают от истощения, некоторые перерезают себе горло, но на их место привозят новых, и, пока рабство приносит выгоду, оно неистребимо.

Однако при всём том испанцы страшились восстаний рабов, словно Божьего гнева.

Я понимал их страх. В то время как индейцы, по большей части после Микстонской войны, были приведены к покорности, бунты африканцев вспыхивали повсюду снова и снова.

И одним из первых с ними столкнулся сын первооткрывателя Нового Света Диего Колумб, на плантации которого на Карибах рабы перебили всех испанцев. Бунт, разумеется, был подавлен, но подобные мятежи происходили каждое десятилетие, и, по мере того как число африканцев относительно чистокровных испанцев возрастало, усиливался и страх завоевателей.

Рабам запрещалось собираться в количестве больше трёх — публично или приватно, днём или ночью. За нарушение этого закона полагалось двести плетей каждому провинившемуся.

Страх заставлял меня без конца оглядываться. В этих местах карете по дороге было бы уже не проехать, но кто знает, на какие ухищрения способна эта зловещая вдова? Я готов был поверить, что старуха может пуститься за мной в погоню на орлиных крыльях и схватить орлиными когтями.

Древние греки верили в то, что три богини определяют всю нашу судьбу. Не только продолжительность нашей жизни, но ширину и глубину наших несчастий. Если древние греки правы, то эти три призрачные пряхи отмерили на мою долю необычайно много бед и тревог, хотя должен признать, что и удовольствий мне тоже досталось изрядно.

Я опять пристроился в хвосте очередного вьючного обоза, прикидываясь погонщиком и стараясь не вляпаться в навоз. Солнце уже скользнуло за гору, на дорогу ложились тени, и ясно было, что мне, как и всем прочим, вскоре придётся подумать о безопасном ночлеге. Хотя в городах и деревнях испанцы крепко удерживали население в узде, на дорогах тут и там свирепствовали разбойники, чаще всего мои сородичи метисы.

Дурная кровь, скажете вы? Да, испанцы отстаивали именно эту точку зрения, утверждая, что люди смешанной крови якобы наследуют худшие черты обеих рас, к которым принадлежали их родители, а потому уже изначально порочны. Собственно говоря, испанцев можно понять: они видели, что в городах метисы промышляют большей частью воровством и нищенством, а на дорогах — разбоем.

Правда, отец Антонио эту теорию отвергал, заявляя, что преступником человека делает не происхождение, а обстоятельства, но сам-то он был чистокровным испанцем, а вот мне, с детства слышавшему, что такие, как я, сплошь выродки, отделаться от этой мысли было не так-то просто. Вопрос о дурной крови не давал мне покоя всю жизнь.

Вскоре обозам предстояло остановиться на обочинах. Пора было уже зажигать костры. Смеркалось, а значит, близилось время, когда в горах хозяйничают дикие звери и ещё более дикие люди. Хотя сам я тоже был метис, это не давало мне никакого преимущества: свирепые шайки грабили, насиловали и убивали всех без разбору. К тому же на бандитском поприще подвизались не только мои братья-полукровки. Ещё больший страх наводили мароны — беглые чёрные рабы. Они были не только крупнее и сильнее большинства метисов, но и намного их отчаяннее, ибо были озлоблены своим ужасающим, безнадёжным положением. Терять и свободным-то метисам было особо нечего, ну а уж беглым неграм — тем паче.

Около дюжины путников расположились на краю поросшего агавой поля, чтобы перекусить и расстелить постели. Остановился и я, хотя есть мне было нечего, распаковывать и расстилать тоже. Слава богу, рядом протекала речушка, так что, по крайней мере, не пришлось мучиться от жажды. Налакавшись чистой, свежей воды, я решил устроиться на отдых под раскидистым хвойным деревом, обещавшим защиту от казавшегося весьма вероятным ночного дождя.

Маленькая симпатичная речушка лениво протекала через плантацию агавы. Наверняка то была земля какой-нибудь гасиенды, может быть, одного из тех огромных владений, где выращивалось всё, от сахарного тростника до скота.