Олег Капустин - Нефертити. Роковая ошибка жены фараона

— Ты бы, матушка, остепенилась, что ли. Ты ведь в возрасте, а носишься как угорелая да ещё орёшь во всю глотку громче, чем командир нашего воинского гарнизона. А ведь при божественном деле состоишь столько лет, должна бы, кажется, уже приобщиться к благодати бога нашего Мина! — недовольно забормотал жрец.

— А ты мне про благодать божью не заливай. — Жена остановилась и нависла над мужем, как гранитная скала, окрашенная алыми лучами заката, уперев могучие руки в крутые бока. — Ты-то на старости лет совсем спятил, на виду у всей округи к полуголым девицам пристаёшь? Думаешь, о твоих шашнях с дочкой Пиопи я не знаю? Ничего, есть добрые люди, раскрыли мне глаза на твои похождения!

— Да ты ядовитой травы объелась, что ли? — вытаращил округлившиеся серые глазки ошалевший от неожиданного наскока Иуйа. — Да я эту девчонку спросил только о стаде, и всё. Вон Джабу может подтвердить.

— О, да, госпожа, — картинно кланяясь, кивнул нубиец. — Только о стаде и больше ни о чём! Мы даже отошли подальше в сторону, когда она своей голой попой к нам повернулась, чтобы, не дай бог, проклятый Сетх не ввёл нас в грех! — Джабу не удержался и громко хихикнул.

— Он ещё позволяет себе здесь такую наглость! Смеётся он, видите ли, развратный бабуин! Надсмехаешься над своей благодетельницей? — возмутилась Туйа. — О твоих похождениях мне все уши прожужжали соседки. Поимел уже половину баб и девок не только нашего городка, но и всего уезда, скоро до Абидоса доберёшься, поганец ты этакий. Теперь решил сбить с пути истинного своего хозяина, и это когда он уже еле ноги таскает на старости лет!

Женщина развернулась и ловко врезала по чёрному уху, в мочке которого болталась массивная медная серьга. Джабу ойкнул и кинулся за пальму.

— Кто это еле ноги таскает? — вдруг возмутился Иуйа, вскакивая со своей мягкой подушки. — Да я ещё о-го-го! Конечно, с половиной уезда мне не совладать, годы не те, но уж с нашим-то городишком я управлюсь!

— Так, значит, ты, старый кобель, признаешься своей законной жене в развратном поведении и в не менее преступном намерении? — уставилась круглыми от удивления глазами на взбрыкнувшего вдруг муженька опешившая Туйа.

— Да я не это хотел сказать, — начал юлить испугавшийся своего порыва муж, но было поздно.

Разъярённая женщина отвесила звонкую оплеуху стоявшему перед ней супругу. Тот полетел, размахивая руками, через весь двор, благо тот был невелик, и исчез в проёме двери, ведущей во внутренние покои. Из дома донёсся металлический грохот: видно, жрец упал на стоящие там медные тазы.

— Мама, да ты так всех наших мужчин перебьёшь. С кем мы тогда останемся? — улыбаясь, проговорила Тии, выглядывая из-за пальмы. За её узкой спиной пытался спрятаться огромный Джабу.

— А ничего, мы и без мужиков проживём, — решительно ответила матрона, поправляя съехавший набок парик и переводя дух. Но вдруг она хихикнула, а потом, не выдержав, захохотала.

— Да что с тобой, мама? — удивлённо воззрилась на неё дочка.

— Ой, я сейчас упаду и умру со смеху! — кричала Туйа, вся сотрясаясь, как огромная форма с желе, которым она заливала на кухне ломти нильской щуки. — Как он, мой коротышка, сказал, что с городком-то уж нашим и подавно справится! Вот умора, прямо разбушевался, как бог Мин!

Она выразительно вскинула руку со сжатым кулаком. (На всех древних рисунках бог Мин изображался с огромным фаллосом в возбуждённом состоянии. Этот бог отвечал в божественном пантеоне египтян за оплодотворение.)

— Сегодня уж он от меня не отделается словами «устал да устал». А как с голозадыми девками, так пожалуйста! Если уж приниматься за городок, так по справедливости надо начинать с собственной жёнушки, — проговорила старшая жрица земного гарема Мина и опустилась на мягкую подушку, продолжая вздрагивать от хохота.

— Да с вами, родители, не соскучишься! — проговорила недовольная столь вольными речами Тии, брезгливо оттопыривая полную нижнюю губку, качая хорошенькой головкой и поднимая голубые глаза к быстро темнеющему небу, на котором уже стали проступать крупные жёлтые звёзды.

Она встала и отправилась спать. За ней, ступая бесшумно, как огромная чёрная пантера, удалился и Джабу. Но спать он не собирался. Воровато озираясь, чернокожий гигант выскользнул из дома и быстро растворился в темноте кривых городских переулков. Очередная подруга нубийца, пылая от страсти, уже ждала его в укромном уголке садика или на плоской крыше одного из многочисленных городских домов. Африканское солнце кипело в крови местных жителей даже по ночам.

В то время как в доме жреца Иуйа готовились ложиться спать и сам город всё быстрее опускался во тьму, неподалёку от глиняных полуразвалившихся стен на большом каменистом холме, где возвышался храм главному местному богу Мину, было ещё довольно светло. Хотя солнце уже зашло 4за серо-жёлтую гряду плосковерхих гор на противоположном берегу реки, отблески вечерней зари ещё окрашивали высокие изящные колонны недостроенного святилища в мрачно-торжественные бордово-фиолетовые тона. На ступеньках перед входом в храм сидел молодой человек в тёмно-серой набедренной повязке. Выражение лица юноши было не по возрасту серьёзным. Он смотрел, словно полководец перед штурмом вражеской твердыни, на город, мерцающий в фиолетовой вечерней мгле сотнями огоньков.

— Подожди, Эйе, не двигайся. Я, кажется, нашёл то выражение лица, которое нужно придать скульптуре нашего фараона, — проговорил мужчина средних лет, выходя из храма с несколькими свитками папируса в руках.

Это был зодчий Аменхотеп {30}. Под его руководством строилось местное святилище, об этом уже несколько лет шли разговоры далеко за пределами провинциального городка. Бёдра архитектора обтягивала длинная гофрированная юбка из белого льна. За широким серым поясом из буйволиной кожи торчали пенал для письменных принадлежностей, медный циркуль и свинцовый карандаш. Аменхотеп присел на ступеньку метрах в двух ниже своего ученика, развернул на коленях чистый свиток папируса и цветными мелками с углём стал набрасывать контуры фигуры Эйе и его волевое лицо.

— Подними чуть повыше подбородок, сын мой, — бросил он и вновь углубился в рисование.

Эйе был не просто учеником, а приёмным сыном. У молодого человека рано умерли родители в тот чёрный год, когда завезённая из Азии болезнь косила сотнями тысяч жителей долины. Архитектор приютил сироту. Ему понравился сильный, целеустремлённый характер, который рано проявился в мальчике, его ум и сметливость.

Аменхотеп закончил набросок с натуры.

— Теперь надо так эту находку воплотить в скульптуру, чтобы властное, вдохновлённое на подвиг выражение лица вросло бы в облик фараона. А не проявился бы вдруг на памятнике нашему властителю твой лик, мой мальчик, — улыбнулся архитектор. — Кстати, о чём ты думал с таким почти зверским видом, который свойственен воину перед кровопролитной битвой, а не юноше, ожидающему прихода времени любовного свидания?