Сирил Дейви - Восставший монах

— Сколько бы вы заплатили, чтобы избежать этих пыток и мучений и попасть прямо на небеса?

Затем он задал еще один вопрос:

— А сколько бы вы заплатили, чтобы вывести из чистилища и отправить на небеса своих родных?

В этот момент слушавшие его люди почувствовали, что готовы отдать почти все свои сбережения, лишь бы избежать грядущего наказания, и, схватившись за свои кожаные кошельки, привязанные к поясам, натиснули на передние ряды. Но оказалось, что прорваться к монаху не так легко.

— Его святейшество папа обещает прощение тем, кто купит индульгенции. Об этом написано в его послании. — Тетцель указал на свиток пергамента на подушечке.

Затем он подозвал одного из монахов, бывших с ним:

— Вот копии папского послания о прощении!

Помощник поднял над головой целую пачку листов бумаги.

— За них нужно заплатить много денег, но они стоят того. Кто хочет купить прощение своих грехов?

К нему потянулись грязные, натруженные руки, сжимающие монеты, но он поднятой рукой отвел их в сторону.

— Королям, королевам и епископам это будет стоить 25 золотых флоринов!

В толпе послышались возгласы изумления.

— Купцы должны заплатить всего лишь три флорина. А вам, беднота, потребуется один единственный золотой флорин!

За один золотой флорин крестьяне вынуждены были очень долго и тяжко работать, но их заранее известили о приходе монаха, и они принесли с собой все сбережения. Заблестели золотые монеты. Деньги посыпались в протянутые руки Тетцеля, покатились по каменным плитам рыночной площади. Люди, стоящие сзади, взволнованно начали пробираться к монаху, боясь, что пока до них дойдет очередь, все «индульгенции» будут распроданы. Но они переживали напрасно. Посланий хватило бы не только всем жителям Виттенберга, но и близлежащему городу, куда Тетцель направлялся далее.

Многих людей совершенно не интересовало, на что пойдут эти деньги, но Мартин Лютер хорошо знал, для каких целей их собирают. Он вспомнил закладку собора святого Петра в Риме. Между плитами уже росла трава, а стены покрылись бурьяном, так как не хватало денег на строительство. Работа возобновилась лишь после смерти старого папы и выборов нового. У нового папы были свои методы сбора денег. Люди должны платить за прощение грехов, и он ввел в действие продажу «индульгенций» — посланий о прощении, стоивших весьма дорого. Полученные таким образом деньги шли в Рим на постройку собора святого Петра.

Вечером, когда Мартин Лютер пришел в местную церковь проповедовать, жители Виттенберга собрались вокруг него целой гурьбой. Они протягивали ему свои послания и просили прочитать их. До этого Тетцель еще ни разу не приезжал в Виттенберг, хотя многие слышали его в других городах. Мартин читал протянутые ему листы бумаги.

— Это прощение за все, что я сделал, — сказал один человек.

— А я вывел мать и отца из чистилища, — закричал купец, — хотя это и стоило мне кучу денег.

Один краснолицый вельможа засмеялся:

— Послушайте! У меня написано, что мне прощаются все грехи, которые я сделаю, начиная с сегодняшнего дня и до самой смерти!

Громкий голос прервал его:

— Все это, конечно, хорошо, но мне не нравится. Почему наше германское золото высшей пробы должно идти в Италию на постройку римских церквей? Мне кажется, это несправедливо! Почему деньги не остаются в нашей стране, чтобы церкви строились здесь?

Мартин с мрачным лицом медленно шел между рядами к алтарю. Те, кто его хорошо знал, слушая проповедь, заметили, что он думает совершенно не о том, что говорит.

Выйдя из церкви, он направился к замку, резко расталкивая локтями толпу ожидавших его у двери людей, желающих поговорить с ним. Он был готов к серьезному разговору со своим покровителем, герцогом Фридрихом Мудрым.

Когда Мартин вошел в каменный зал замка, стены которого были увешаны яркими гобеленами, герцог сидел. Это был тучный человек с густой седой бородой, которую он часто поглаживал во время разговора.

— Этот монах Тетцель… — начал Мартин.

— Вы правы, доктор Мартин, — быстро прервал его герцог, — Я много знаю о нем, и не люблю даже слышать про его дела.

— Я тоже, мой господин! Если он еще раз придет в Виттенберг, я скажу людям, чтобы они не слушали его и не покупали индульгенции.

— Не беспокойтесь, мой друг. Тетцель больше не придет в Виттенберг. Я предупредил архиепископа, что более не желаю его видеть у себя. Если он явится в мой город, я выставлю его вон. Здесь грецог — я, и мне не нужды проповедники, с которыми я не согласен!

Мартин впервые за этот день улыбнулся.

— Это хорошо, — согласился он. — Я очень рад слышать такое, мой господин.

Но следующие слова герцога согнали улыбку с его лица.

— Я кое-что соображаю, доктор Мартин. Откуда берутся деньги на университет? На зарплату вам и остальным профессорам? Ну? Вы прекрасно знаете. Их дает моя огромная коллекция священных реликвий… Пять тысяч экземпляров, доктор Мартин… Говорят, крупнейшая коллекция в Германии. В день всех святых я выставлю ее в замковой церкви, и люди сотнями будут приходить, чтобы посмотреть на святыни. Они будут хорошо платить за это.

— За что?

Герцог сердито посмотрел на Лютера.

— Как за что? Вы знаете это не хуже меня. Они будут платить за то, что увидят в церкви святыни и смогут прикоснуться к ящикам, в которых они находятся. Совершив это, они получат прощение своих грехов. — Фридрих сердито фыркнул и начал ходить по залу, высказывая вслух свое возмущение. — Ну и Тетцель! Позволить какому-то монаху явиться сюда и собирать с моих горожан деньги на строительство церкви в Риме, в то время как я основал и содержу университет! Грабеж! Не беспокойтесь ни о Тетцеле, ни о ком-либо подобном ему, мой друг. Он будет иметь дело со мной! А теперь, герр профессор, можете идти и заниматься своими лекциями. Кроме монахов у меня есть и другие дела.

Мартин медленно вернулся в свою монастырскую келью. Он ожидал совсем другого. Тетцель не прав, герцог не прав, папа не прав. Церковь не права. Что бы там ни было, он должен сказать все, что думает. Ему не требовалось много времени для раздумий о том, что делать; у него уже созрел план, который, как он думал, сдвинет дело с мертвой точки.

Сидя в глубине своей комнаты, Мартин достал кусок пергамента и начал писать.

Он писал, вычеркивал слова, переписывал целые предложения и проставлял номера в начале каждого абзаца. Один, два, три четыре. Он продолжал быстро писать, дошел до 30, 40, 50. Вдали от монастырского богослужения, вдали от своих лекций в глубине кельи писал монах. Он предвидел, что произойдет, когда он выйдет из кельи, но если он этого не сделает, то до конца жизни его будут мучить угрызения совести.