Инга Кондратьева - Девятая квартира в антресолях - 2

Лиза побаивалась подобных его выступлений еще с первого дня их знакомства, но теперь, думая об отце, страх в ее душе уступал место то ли состраданию, то ли снисхождению к беде парня, и она его скорей жалела и тоже старалась сменить тему при таких его выпадах, чтобы не усугублять.

– Посмотрите, Петр! – захотела она переключить его внимание на что-нибудь внешнее. – А вот этот павильон вы с Алексеем, возможно, могли уже видеть. Не узнаете?

– Мы могли его уже видеть? – удивился Семиглазов, который ловил каждое Лизино слово. – Да где же, Елизавета Андреевна, ведь мы только неделю в городе, а на Выставке впервые. Это же все возводилось к ее открытию, и даже приезжая сюда на побывку, вряд ли и Петр мог бы попасть на строительство. Как же?

– Да это же Центральный павильон с прежней выставки! – с веселой укоризной излагала Лиза жителям Москвы историю постройки с прошлым. – Московской Выставки! Ему уж больше десяти лет, а он все служит. Еще лет пять назад в нем устраивали Французскую торгово-промышленную выставку, а год назад разобрали и перевезли в наш город. Вы не узнали его?

– Да, мы, знаете, как-то раньше по выставкам и не…– начал было оправдываться Алексей, но тут все обратили внимание снова на Петра.

Вместо того, чтобы отвлечься рассказом о приключениях выставочной постройки, он, видимо, еще глубже впал в свой религиозный экстаз, и, приникнув к фундаменту описываемого павильона, начал бить тому земные поклоны. Надо было уводить его с глаз публики! Кто угодно мог позвать городового и хлопот после не оберешься.

– Как пить хочется! – придумала на ходу Лиза, уже прикусив по новой привычке губу и чуть не плача, но на этот раз, кажется, угадала.

– А я ужасно проголодалась! Петенька! Пойдем на берег Волги, накупим пирожков и кваса, будем кутить! – попыталась спасти положение сестра, и тот поддался уговорам, а шагов через двадцать и вовсе пришел в себя и начал обсуждать со всеми, с какой начинкой пирогов они возьмут.

Алексей предложил Лизе руку, и они парами покинули территорию Выставки.

***

Молодые люди сидели на траве, и река плескалась вдалеке. Были видны снующие с берега на берег пароходики, проплывали мимо большие речные суда, и мост на тот берег, как бы подчеркивал масштабы разросшегося Выставкой города. Отсюда была ощутима и наглядна вся его мощь и ширь, люди на том берегу казались крошечными точечками, такими же, наверно, казались им оттуда и они сами. Лиза, обещавшая няне больше никогда не пробовать ничего в городе, старалась незаметно скормить свой пирожок птицам и только пила чистую воду. А Лида и Алексей только что перекусили, и теперь никому не хотелось ни говорить, ни двигаться, а лишь сидеть вот так да смотреть на реку, за реку, на небо.

Один только Петр снова впал в задумчивость, ничего не ел, а только мусолил пальцами давно остывший пирожок. Наконец тот разломился у него в руках, и из него на землю посыпалась начинка из ливера с луком. Лида первая заметила, как трясутся у брата плечи, и кинулась к нему, но уж было поздно. Слезы прорвались сквозь сдавленный стон, неудержимые всхлипы вспенили слюну на искореженных гримасой боли губах, и он, рыдая, упал лицом в траву и его долго не могли ни успокоить, ни поднять.

– Оставьте, пусть, – пытался Алексей отвести от него Лиду, потом оставил ее и сел на траву рядом с перепуганной Лизой, которая руками зажала свой рот, чтобы тоже не закричать и не заплакать.

Зрелище было ужасным. Но вот, постепенно, рыдания стали затихать, Петр положил голову на колени сестры и так же лежа стал, как в бреду, что-то говорить или с кем-то спорить.

– Да нет же! Это точно были не колодцы. Я по тому колодцу еще ногами шел, и те доски под ногами чуял! Старые, склизкие, чуть не споткнулся там. Чудом из оврага поднялись. Чудом! А потом меня понесло. Господи помилуй! Как по воздуху, ничего не помню. А потом снова под ногами то твердое, то мягкое. А тогда яма была. Простая яма. Господи, спаси-сохрани, мя грешного! Мне потом уже, в больничке один солдатик рассказывал. У них на том поле учения, они знают, где что. Там песок копают, вот и ров. А колодцы старые, гнилыми досками заколоченные, туда сразу все провалились. А это – яма была. Он говорит, павильон на другую выставку увезли, а ямы-то от опор так и остались. А пред гуляньями их просто деревянными щитами прикрыли. Новенькими! Дерево еще белое было. Мне как щепки из рук вытаскивали – я сам видел. Вот мне и повезло! Я падал, все бока ободрал, да неглубоко. А там уже мягко было. Как заснул сразу, тепло, мягко. А сверху-то тоже на меня навалился кто-то, да повезло, не задохнулся я. В больничку привезли, а там Алексей – божий человек. Мне его ангелы послали. Повезло мне… Господь спас.

Он всхлипывал все реже, голос его становился все тише, а рассказ – прерывистей. Как только еще он начал говорить, Лиза почувствовала, что ее сейчас может вот-вот стошнить, она помнила, как это внезапно происходит, но понимала, что сейчас этого никак нельзя допустить. Еще она вспомнила, как Лев Александрович кричал ей тогда с козел: «Лиза, думайте о другом!» и она стала заставлять себя сосредотачиваться на каких-то привычных, безопасных предметах. Трава. Зеленая свежая трава. Ее колышет ветер. Ветер нагоняет рябь на поверхности воды. Вода. Речка. В речке отражаются облака. Облака бегут по небу. А небо синее-синее! И судорожный рассказ Петра стал вдруг не главным, он отошел куда-то на задний план, она слышала слова, но ее это, как бы, не касалось больше. Тошнота отступила.

И вот Петр замолк. Лида гладила его по волосам, как маленького, а он лежал и молча смотрел на проплывающие облака, потом глаза его стали слипаться. Сестра достала из кармана платок и начала вытирать ему лицо, но он не открывал глаз, и постепенно уснул. Алексей встал и, свернув, подложил Петру под голову свой пиджак. Все молчали. Говорить сейчас было просто не о чем. Мимо них проходили люди, но со стороны все казалось безмятежным – вот отдыхает компания молодых людей, один из них задремал на воздухе, что тут такого?

Первым нарушил молчание Семиглазов:

– Он даже мне этого не рассказывал, – Алексей как от боли потирал пальцами виски, что и говорить, принять бесстрастно описанную только что картину не мог бы, наверно, даже бездушный человек. – До сих пор ничего про тот день не вспоминал.

– Может быть это хорошо? – неуверенно спросила Лиза. – Может быть, теперь ему станет легче?

Лида беззвучно плакала, видимо, представляя муки брата старшего.

– О, Господи, всеблагий, всемилостивый, помилуй нас, грешных, – прошептала и она.

– Может быть, Петру надо побыть где-нибудь там, где… – Лиза запнулась.

– Где, Лизонька? – сквозь слезы вопрошала ее Лида. – В больнице он уже был.