Анри Монфрейд - Приключения в Красном море. Книга 1 [Тайны красного моря. Морские приключения]

Люди, оставшиеся на борту судна, услышали верблюжий рев. У них не было никаких сомнений относительно характера предпринятой их товарищами вылазки. В самом деле, я нахожу их за рубкой дров и приготовлением огромного костра — настолько они были уверены в поимке верблюда. Похоже, подобные вещи случаются довольно часто, когда в силу чрезвычайных обстоятельств фелюга делает остановку в здешних краях. Это создает неудобства для владельцев верблюдов, но, вероятно, нанесенный ущерб компенсируется тем, что эти морские пастбища требуют от них весьма скромных затрат, ведь такое положение дел существует испокон веков, однако никому еще не приходило в голову роптать на свою судьбу.

Нечего и думать о штопке паруса сегодня вечером; поэтому мне ничего не остается, как считать вторую половину дня вполне заслуженным отдыхом и вернуться на судно, предоставив матросам заниматься их кровавым делом; вскоре подплывает хури, груженная разделанной на части тушей; я не могу не выразить своего неудовольствия, противясь появлению на судне этого груза: в такую жару он за несколько часов превратится в гниль.

Ночью все возвращаются на фелюгу с набитыми желудками. Половина верблюда съедена. Жир, находившийся в верблюжьем горбу, растоплен и помещен отдельно в танику емкостью четыре галлона. Говорят, что это превосходное лекарство.

— Но от чего? — спрашиваю я.

— От чего? Да вообще от болезни, все равно какой, ведь это «дауа» (лекарство). Его принимают, когда нездоровится.

Этот растопленный жир пьют из чашки, как теплый чай. Надо обладать отменным пищеварительным трактом, чтобы поглощать подобный напиток. Я видел исса [19] Исса — сомалийское племя. ( Примеч. авт. ) , которые выпивали залпом чуть ли не литр этого зелья и как ни в чем не бывало возвращались к своим обычным занятиям, не испытывая ровным счетом никаких недомоганий…

Ночь мы проводим на этой якорной стоянке.

Как только скрылось солнце, весь остров задрожал от пронзительного стрекотания песчаных сверчков. Они, как две капли воды, похожи на европейских, но гораздо крупнее — размером с орех.

Звуки, издаваемые каждым насекомым в отдельности, сливаются воедино, и кажется, что вибрирует весь остров. Ничто не может дать представление о безмерности этого шума; пространство начинаешь воспринимать слухом. Тебя охватывает какое-то дремотное головокружение, ибо человек, поневоле прислушивающийся к пронзительному стрекоту, погружается в гипнотическое состояние, подобное тому, которое возникает, если долго вглядываться в яркую неподвижную точку.

В легендах рассказывается, что мореплавателей манило к себе пение морских духов (разновидность легенды о сиренах), которые скрывались в этих заболоченных лесах. Возможно, плывя мимо такого острова, кормчий, единственный человек, бодрствующий на корабле в тихую ночь, впадал в гипнотический сон, слушая могучий стрекот сверчков. И тогда течением судно относило на рифы.

Впрочем, никто из моих людей не согласился бы провести ночь на берегу из-за джиннов [20] Джинны— злые духи. ( Примеч. авт. ) .

Ночью ветер стих, и перед рассветом с гор подул бриз, который принес запахи растений и поведал о странствии, совершенном ветерком над лесными просторами.

Благоприятные погодные условия позволяют мне достичь Асэба, не меняя моего плохонького паруса. Кажется, что мы плывем по многоводной тихой реке шириной более мили, несущей свои светлые воды между плодородных берегов. Но это всего лишь иллюзия; вода горькая на вкус, а прекрасные деревья лишены плодов. Можно умереть от жажды и голода среди этих зеленых декораций.

После двух часов «речного» плавания мы входим в просторный залив, подходящий вплотную к красным и черным горам, которые ощетинились вулканическими конусами; в самой его глубине вдоль воды расположился белый город, окруженный хижинами. Это Асэб.

Несколько арабских фелюг стоят на якоре недалеко от берега, это наводит меня на мысль, что тут находится стоянка, и я бросаю якорь там же. Какой-то туземец с очень высокой феской на голове, украшенной длинным пером, наподобие громоотвода, подает нам знаки. Это итальянский солдат. Я выхожу на берег и предъявляю документы. Нам придется ждать разрешения врача, одновременно являющегося резидентом — комиссарио.

Через час следует, наконец, приказ выгрузить оружие: 6 ружей и 50 патронов. Я протестую, так как мне надо пробыть здесь всего несколько часов (время, необходимое для покупки парусины), поэтому бесполезно выгружать оружие на такой короткий срок. Но аскер неумолим. Тогда в весьма дурном расположении духа я отправляюсь к комиссарио.

Мы идем к большому строению, господствующему над морем и стоящему на мадрепоровом возвышении. Местные солдаты, все в тех же нелепых фесках с пером, стоят на посту.

Я вхожу на веранду, где сидят на корточках другие туземцы с грязными повязками на ногах и перебинтованными головами: очевидно, это больные.

Бюст итальянского короля с величественным и самодовольным видом созерцает стены, изъеденные селитрой и солью. В удушливых и влажных потемках витает запах рассола и невидимых писсуаров. Из глубины резиденции волнами поступает запах обжаренного на прогорклом масле лука.

Дверь в кабинет резидента открыта. Там никого нет.

Под столом на выщербленном блюде потеет пузатый пористый сосуд из красной глины, ожидая прихода хозяина. С потолка каким-то непонятным лоскутом свисает панка; в углу, раскрыв рот, спит равнодушный к тучам мух, оспаривающих друг у друга отверстия на его блаженном лице, юное существо, которому поручено управлять этим устройством. Этому данакильцу восемь-десять лет от роду, он откомандирован сюда из исправительной тюрьмы, чтобы освежать комиссарио. Как и все его соплеменники, он обладает способностью погружаться в сон, забывая о всех невзгодах. Тюрьма для таких людей — это долгая спячка, где время не поддается исчислению.

Наверху раздаются чьи-то шаги, лестница поскрипывает, появляется толстый человек с засученными рукавами.

Поскольку он немало удивлен тем, что видит европейца, прибывшего сюда не на ежемесячном почтовом судне, ему требуется некоторое время, чтобы понять, что я приплыл на фелюге. Не зная пока, о чем пойдет речь, он начинает с санитарных формальностей: все мои люди заходят в кабинет один за другим. Покончив с делами, комиссарио предлагает мне остаться на завтрак. Пастушата и кьянти доставляют мне неизъяснимое наслаждение.

В Асэбе с ним находится лишь пилото, начальник порта, который также ведает почтой, но они в ссоре и посылают друг другу записочки по служебным вопросам.

Два европейца, оказавшись в этом заброшенном адском уголке земли, не могут не испытывать взаимной неприязни.