Алексей Иванов - Тобол. Мало избранных [litres]

Об этом Пантила догадался не сразу. Однажды он метался по тайге, не веря, что снова упустил Нахрача, и выскочил на поляну. И ничего особенного на поляне вроде не было, но опыт недавнего язычника заставил Пантилу насторожиться. На него смотрели со всех сторон. Смотрели молча, смотрели без выражения. Пантила понял: вон тот большой кедр – старшее дерево. Кедр пытался выглядеть таким же, как остальные деревья, пытался ничем не выдать себя, но Пантила сразу увидел его суть. Кедр замер, как зверь, широко растопырив ветви. И вдруг с одной ветви потекла вниз струя снега. А потом с другой ветви. С третьей. С четвёртой. Разлапистый кедр возвышался перед Пантилой, безмолвно и жутко истекая снегами. Это было внятное предупреждение. Пантила обернулся: его собственная лыжня тоже стёрлась. Лесные духи не желали пропускать человека. Вернее, лесные духи не желали отдавать Нахрача Евплоева, своего повелителя.

В тот день Пантила отступил, но всё равно не сдался. Он рыскал за Нахрачом до весны, однако горбатый вогул сохранил тайну Ен-Пугола. В тайге Пантила понял, в чём причина упорства Нахрача. Язычество Ваентура зиждилось на том, что Нахрач – и князь, и шаман. Он помыкал таёжными демонами – подкупал их, бил или уговаривал. Демоны подгоняли вогулам добычу – зверя, птицу, рыбу. Поэтому вогулы верили Нахрачу безоглядно. Так Ваентур и жил. А Нахрач был неуязвим. Как отлучить его от демонов? Никак. Только убить. Но Христос не дозволяет убивать. И всё же у Нахрача имелась слабость – тщеславие. Нахрач гордился тем, что владеет идолом Ике-Нуми-Хаумом, по-остяцки – Палтыш-болваном. Палтыш-болван, одетый в кольчугу Ермака, некогда был главной святыней Коды, а Кода некогда была главным княжеством Оби. Владеть прадедовским идолом для Нахрача означало присвоить древнюю славу Коды. И Нахрач не отдаст Ике, не отдаст кольчугу. Но тщеславие – грех, и он рано или поздно сгубит Нахрача.

Весной Пантила придумал, что́ ему надо делать.

– Я больше не буду искать путь на Ен-Пугол, – сказал он Новицкому. – Пускай этот путь покажет мне Айкони.

Пантила Алачеев, князь Певлора, знал всё, что приключилось с дочерью Ахуты Лыгочина. И он встретил Айкони здесь, в Ваентуре, когда сжигали поддельного истукана. У Нахрача Айкони служила сторожем Ен-Пугола.

У Новицкого зазвенели все напряжённые тяги души. Пантила – потаённо-пылкий, но доныне смиренный молодой остяк – внезапно обретал жёсткость охотника, только охотился он теперь не за песцами, а за демонами. Остаётся ли Пантила ему другом, или превращается во врага?

– Яко же ты еи прынэволышь? – угрюмо спросил Григорий Ильич.

– Она не может сидеть на болоте всегда. Она придёт в деревню. А я захвачу её. Она поджигательница. В Тобольске её обещают бить кнутом. Она не захочет в Тобольск и покажет мне путь на Ен-Пугол, чтобы я её отпустил.

– Нахрач не дасть тобы трымати Аконю у полоны, – возразил Новицкий.

– Нахрача я не спрошу.

– Вин забэрэ еи от тоби сылою. Ты ж однэ.

– Я один? А как же ты, Гриша? – Пантила испытующе посмотрел на Новицкого. – Разве ты не поможешь мне? Или боишься Нахрача?

Григорий Ильич не знал, кто опаснее для Айкони: Нахрач с демонами или Пантила с тобольскими кнутами. Против Нахрача он бессилен, но от Пантилы он Айкони убережёт.

– Я з тобою буду, Панфыл, – решившись, пообещал Григорий Ильич.

И вот сейчас он гнал лодку вверх по Конде в деревню вогулов, куда через леса напрямик ушла Айкони. У вогулов Айкони караулил Пантила.

Избы Ваентура были косматыми от торчащей конопатки, будто медведи. Укрытые взъерошенными кровлями из бурого лапника, они стояли на коротких столбах и не имели подклетов. Дом Нахрача ничем не отличался от других вогульских домов. Айкони скинула с плеча копьё, поднялась по бревну с вытесанными ступеньками и обеими руками толкнула низенькую дверь на кожаных петлях. Пантила опрометью метнулся за Айкони, упал на четвереньки и через бурьян пополз под брюхо избы. Он надеялся, что сквозь щелястый пол услышит что-нибудь важное. Он обжигал руки крапивой и расталкивал разный хлам, выброшенный Нахрачом: рваные берестяные короба, остовы нарт, дырявые вентери, сплетённые из лозы. Если Нахрач обратит внимание на шорох под избой, то подумает, что там возятся собаки.

– Я пришла, – сказала Айкони.

– Зачем? – вопросом ответил Нахрач.

– Улама говорит, что по Конде плывёт лодка русского шамана.

– Ике страшится его?

– Ике страшится.

– Хорошо. Я понял. Уходи обратно.

– Я устала на Ен-Пуголе одна, – возразила Айкони. – Я хочу к людям.

– Ещё рано. Я позову тебя, когда будет можно. Уходи.

– У меня кончилась соль. Я сломала топор.

– Возьми у меня соль и топор и уходи.

Нахрач проводил Айкони до ворот в ограде своего подворья. Пантила дождался, пока Нахрач уберётся обратно в избу, и на локтях пополз наружу. Надо было взять нож и верёвку и бежать за Айкони, пока её ещё можно догнать. Пантила уже придумал, что делать дальше.

А возле своего сарая Пантила столкнулся с запыхавшимся Новицким.

– Я бачив Аконю! – взволнованно сообщил Григорий Ильич.

– Она была тут. Нахрач сказал ей вернуться на Ен-Пугол, – ответил Пантила. – А где ты видел её, Григорий?

– На бэрэжи… Нижче за тэчиею на тры вэрсты.

Пантила вперился куда-то в пустоту, лихорадочно размышляя о пути, по которому Айкони пробирается на Ен-Пугол, не оставляя следов. Её болото непременно соединяется с Кондой какой-нибудь протокой, незаметной лесной лывиной. Топкая лывина затягивает следы. Скорее всего, Айкони идёт от болота до Конды по лывине, а дальше – по берегу в рогатую деревню. Значит, лучше всего будет схватить Айкони где-нибудь на берегу Конды, пока она не свернула в тайгу, – там её уже никто не сможет отыскать.

– Гриша, владыка на Конде, – Пантила посмотрел Новицкому в глаза, чтобы убедиться, ясно понимает ли его Новицкий. – Он близко. Ты сейчас возьми облас и жди, где Щучий обрыв. Я поймаю Айкони, приведу туда. Мы трое, ты, я и она, уплывём к владыке.

Григорий Ильич скривился, будто от боли. Он не хотел, чтобы Айкони попала в плен. Лесные звери в неволе умирают от тоски. Неужто ему надо помогать Пантиле? У Григория Ильича плакала истерзанная душа.

– Панфыл… – с трудом произнёс Новицкий. – Аконя нэ повынна…

Пантила молчал. Григорий Ильич опустил голову.

– Трэвожно мэни… Не збыватэ еи, Пафыл… Вона дывчинка…

Пантила изумился: Гриша жалеет Айкони!.. И тотчас Пантилу опалил гнев. Айкони отвергла крещение! Она служит бесам! Она не просто живёт в неведении язычества – она пособляет Нахрачу и знает, что делает!

– Я не буду к ней злой, – твёрдо сказал Пантила. – Но к сатане буду! Бери лодку, Гриша. Жди меня, где Щучий обрыв!

…Еле усмиряя себя, он прошагал через вогульскую деревню, не подав вида, что торопится, а за деревней, в лесу, пустился бегом. Он испытывал болезненное воодушевление, ведь он впервые что-то делал для своей веры сам, по своему почину и без руководства владыки Филофея. Он бежал по едва заметной тропинке, что вилась вдоль берега Конды – низменного и дико заросшего урёмой. Он видел, что Айкони прошла здесь совсем недавно: трава была примята; в воздухе звенели комары, почуявшие и потерявшие добычу; кусты словно бы ещё беспокойно шевелились; на мокрой земле мелькнул отпечаток маленькой девичьей ноги; на стволе упавшей сосны, что лежал поперёк дороги, темнело пятно грязи – тут Айкони наступила на ствол. За кустами и ёлками на полуденном солнце бесшумно вспыхивала река.