Александр Лавров - Ренегат

– Ваша аттестация не льстит нашим дамам! – заметил, видимо, сдерживаясь, Контов.

– Я сейчас искренен, вы же, надеюсь, не выдадите меня никому…

– Кто знает? – загадочно произнес Андрей Николаевич. – Но что же было дальше?

– Вас заинтересовал мой рассказ?

– Очень… Ха-ха-ха…'Я давно уже не слыхивал чего-либо более интересного.

Тадзимано поднял голову и внимательно посмотрел на Контова.

– Что с вами? Вы волнуетесь? – проговорил он. – Я положительно не узнаю вас…

– Не узнаете? – вскочил с кресла Контов. – Да! Вы, пожалуй, никогда не видели меня таким… Если же вы видите, то потому, что я угадываю окончание вашего рассказа.

Он с порывистостью охваченного гневом человека зашагал по гостиной.

– Да, черт возьми, угадываю! – закричал он, останавливаясь около стола, и так ударил по нему рукой, что стаканы и блюдечки задребезжали от сильного сотрясения. – Окончание это так ясно… Вы, желтокожий Отелло, влюбили в себя эту бедную дурочку Дездемону… Вы явились перед ней рыцарем, наговорили ей всякого черта в ступе: самураи, богатыри, гейши! Вы разожгли ее воображение, и она влюбилась в вас по уши. Так, что ли? Говорите, да не вздумайте врать!..

– Господин Контов! – вскочил с кресла Тадзимано. – Кто вам дал право оскорблять меня?

– Вас оскорблять! – презрительно рассмеялся Андрей Николаевич. – Какое же тут оскорбление? Назвать подлеца подлецом – это только правда.

С хриплым воплем, словно подтолкнутый извне какою-то посторонней силой, кинулся Тадзимано на Контова. Тот не ожидал подобного нападения и в то же мгновение был сбит и очутился на полу. Юноша обезумел и впился в его горло своими длинными тонкими пальцами, сжимая их с такой силой, что Контов захрипел и все лицо его мгновенно налилось кровью.

– Господин, – вбежал на шум борьбы Ивао. – Нельзя, оставьте его!

Он что-то быстро заговорил, обращаясь к Тадзимано по-японски. Очевидно, слова его возымели силу. Лейтенант отпустил Контова и, тяжело дыша, поднялся на ноги. Андрей Николаевич был почти без чувств и слабо хрипел, размахивая в воздухе руками.

– Уходите, никто ничего не видел, что здесь произошло! – многозначительно проговорил Ивао. – Уходите, пока он не опомнился…

Лейтенант достал из кармана записную книжку, написал несколько строк и, подавая Ивао, сказал:

– Это вы должны передать ему… Непременно передайте…

– Я исполню это, но вы уходите, прошу вас! – И Ивао снова произнес несколько японских слов.

Тадзимано весь встрепенулся.

– Я понимаю теперь, что значит это! – проговорил он уже на улице. – Этот несчастный любит Ольгу… Он сердцем влюбленного угадал истину… Но что же мне делать? Ведь и я люблю эту девушку!.. Что предпринять?.. Не должен ли я пойти к ней и сказать ей о своей любви? Ведь это было бы самое честное в подобном положении! Пусть она решит сама мою судьбу. Если она отклонит меня, я отстранюсь сам, но если она скажет «да», я не уступлю ее никому.

Он, гордо подняв голову, подошел к выходным дверям.

Контов пришел в себя, когда Тадзимано уже ушел из его квартиры…

– Господин, господин! – суетился около него Ивао. – Как вы страшны в гневе!.. Я испугался, я думал, что вы убьете этого моего молодого земляка…

Ивао говорил совсем не то, что было на самом деле, но это извращение, очевидно, входило в его расчеты. Хитрый японец, очевидно, действовал по заранее составленному им плану, и Андрей Николаевич почти поддался на удочку. Впрочем, он и сам в эти мгновения плохо давал себе отчет в том, что произошло с ним.

– Прошу вас, господин мой, – суетился около него японец, – успокойтесь, все прошло уже, этот ваш враг не вернется более сюда. Он скоро уедет из Артура, и вы можете любить молодую девушку, не боясь ничьего соперничества…

При этих словах Контов вспомнил все…

– Любовь… соперничество! – простонал он. – Зачем все это? Зачем?.. Нет! Никому не уступлю ее, никому! – вдруг с новой силой вспыхнул в нем гнев. – Гм!.. Этот человек осмелился… Он бил меня… меня бил…

– Не очень больно, – почтительно заметил Ивао.

Андрей Николаевич даже не расслышал этой несколько иронической фразы.

– Он бил меня! – вырвался у него из груди яростный вопль. – И еще жив… Я оказался слабее его… А между тем это совсем тщедушный мальчишка. Куда девались мои силы?..

– Этот юноша, как я думаю, в совершенстве изучил джиу-джитсу, – пояснил Ивао. – Кто учится этому искусству, тот и со слабыми силами всегда может побороть сильнейшего.

Все это Ивао говорил скороговоркой, как будто это был заранее хорошо вытверженный урок. Андрей Николаевич почти не слушал этой болтовни; он уже стал успокаиваться, и гнев его несколько стих.

– Оставьте меня, Ивао! – кивнул он слуге.

– Господин желает остаться один?

– Да… Не пускайте никого…

– А если придет кто-либо из многочисленных посетителей? – вкрадчиво спросил японец. – Если будут интересующие моего господина сообщения?

– Вы доложите мне, но без доклада не допускайте никого…

Ивао поклонился и вышел.

Андрей Николаевич остался один со своими думами, со своим гневом… Он приподнялся с кресла, в которое усадил его слуга, и прошелся по комнате.

Мысли так и теснились в его голове. Теперь ему уже стало совестно порыва, который столь внезапно овладел им, совестно за себя и стыдно за свою несдержанность.

«Как я мог, как я только мог поступить так? – говорил он сам себе. – Дикарь относится с уважением к своему гостю, а я… Да и что такое привело меня в гнев? Что сказал мне этот японец? Что он любит Ольгу Кучумову?.. Какое же мне в сущности до этого дело? Ведь я никого не могу заставить любить или быть равнодушным… Ведь это же не в моей власти… Он ее любит, ну и пусть себе любит на доброе здоровье!.. Ведь он не сказал, что она отвечает ему на любовь, не сказал, что они объяснились. Он сказал только, что он сам полюбил ее, то есть в сущности не сказал ничего, что могло бы касаться меня… Он даже не соперник мне… И откуда только у меня явилась эта несдержанность, эта необузданность?.. Нервы у меня, что ли, развинтились? Отчего бы? Кажется, все идет благополучно, я не могу теперь жаловаться на свое положение. Благодаря Куманджеро я поставлен прекрасно, обеспечен вполне, принят всюду, как желанный гость, еще немного – и сам Кучумов перестанет сторониться меня. Он уже и теперь кое-как отвечает на мои поклоны… Еще немного – и я буду принят у него в доме, а тогда, тогда… тогда мы с Ольгой будем любить друг друга уже открыто… А до тех пор? До тех пор я должен отчаянно бороться за будущее счастье и путем борьбы составить себе еще более прочное положение, чем имею теперь… Не вечно же мне быть агентом этого японского торговца! Но все-таки откуда у меня эта проклятая нервность?.. Неужели меня привела в такое состояние дикая выходка Василия?.. Вот никогда я не думал, чтобы этот человек был мне так дорог».