Морис Монтегю - Король без трона. Кадеты империатрицы

— Отец, отец, послушай, что я тебе скажу! К нам забрел путник, богатый, при часах, в кольцах… Он ел и пил, хотел обогатить меня, да я не далась… Теперь он спит в чулане.

Хозяин внимательно слушал, машинально повторяя:

— При часах… богатый… теперь спит… — Он на мгновение задумался, потом быстро спросил: — Никто не видал, как он вошел сюда?

— Конечно, никто! Кому же видеть? Снег так и валит, ни одна душа не проходила.

— Ты в этом уверена? Ну и ладно! Зачем искушать?.. Что его сюда привело? Он сказывал?

— Нет, не говорил… Думаю, что он просто шатается для своего удовольствия.

— Так-так… Ладно… Пойдем! — Кантекор тихо пошел вперед, его дочь послушно следовала за ним…

До них донесся их чулана храп путешественника.

— Да, — проворчал отец, — довольно мы помучились; пора и отдохнуть… А там будь что будет.

Он вытащил тяжелый железный лом из кучи железного хлама, сложенного в углу, и направился к чулану.

— Сбегай-ка за дверь, взгляни, не идет ли кто! — приказал он дочери.

Та поспешила исполнить его приказание.

— Нет, никого нет! Снег так и валит, так и валит! — возбужденно доложила она, вернувшись обратно.

— Ладно! — прервал отец, а затем осторожно, крадучись, вошел в чулан.

Тогда молодую девушку охватил ужас, и, закрыв лицо руками, она кинулась вон. Добежав до дверей, она остановилась как вкопанная. До ее слуха донесся какой-то тяжелый удар… отчаянный вопль… потом все стихло.

Появился отец, бледный, с блуждающими глазами, с крупными каплями пота на лбу, несмотря на холод… Он был похож на безумного.

— Готово! — прошептал он чуть слышно. — Только я не смею войти…

В это мгновение с улицы донесся до них чей-то голос. Отец и дочь были так потрясены неожиданностью, что еле удержались на ногах.

— Эй, Кантекор! — доносилось с улицы. — Кантеко-ор!

Они напрягли всю свою волю, чтобы оправиться и не подать виду. Хозяин двинулся к двери.

— Чего тебе, Журдан? Чего ты шатаешься в такое время? Или гуляешь для здоровья?

— Здравствуй, здравствуй, старина! Здравствуй Барбара!.. Но где же он?

— О ком ты?

— Э, полно, не прикидывайся! То-то ты, должно быть, доволен и счастлив!.. Теперь вы богаты…

— О чем ты?.. В толк не возьму! — промычал совершенно растерявшийся хозяин.

— Ну полно, чего прикидываешься? Ведь мне все известно, и он даже пригласил меня зайти вечерком, чтобы распить бутылочку вина. Да где же он?.. Спит, что ли?

— Кто он? Кто он? — задыхаясь, пробормотал Кантекор-отец, тяжело опираясь на стул.

— Да твой сын, черт возьми! Твой сын Жером, вернувшийся богатым, для того чтобы осчастливить тебя и…

Журдан не успел окончить свою фразу. Барбара дико взвыла, кинулась из дому и скрылась в снежной пыли метели, тогда как старый Кантекор, внезапно сошедший с ума, разразился безумным смехом.

— Мой сын! Сын! — повторял он, приплясывая и кривляясь. — Он там! Гляди — я убил его!..

Он так и остался безумным.

Тело Барбары было найдено через несколько дней: она кинулась с крутого обрыва и разбилась насмерть. Братья Жерома наследовали после него все его состояние, так как были непричастны к страшному преступлению.

Сумма, полученная за предательство, не послужила впрок предателю. Не таким путем собирался осчастливить свою семью Жером Кантекор…

Было ноябрьское утро 1809 года. Императрица Жозефина пожелала остаться одна в своей комнате в Тюильри. Ее придворные дамы повиновались и вышли с поклонами. Большинство из них уже отходило от императрицы, чувствуя, что она не в милости и что недалек час ее падения. В обществе уже довольно открыто поговаривали о предстоявшем разводе Наполеона. Его сильно склоняли к тому Талейран, Фуше, а главное — братья императора: империя нуждалась в наследнике, от Жозефины же не было потомства и нельзя было надеяться, что она еще даст его. Наследник же был необходим. Умри Наполеон — наступили бы сильные смуты; он держал в своей власти и свою страну, и всю Европу. Умри он без прямого наследника, на освободившийся трон явилось бы несметное число претендентов.

Все это страшно тревожило Наполеона. Ему было уже за сорок — годы, когда человек уже оглядывается назад, когда заботы о завтрашнем дне нарушают ночной покой.

Но, несмотря на все политические соображения, Наполеон никогда не расстался бы с Жозефиной, которую он сильно любил в молодости, если бы она сама не оттолкнула его, в конце концов, миллионами болезненных уколов и скандальными похождениями. Начать с того, что вначале она не любила Наполеона и почувствовала к нему нежность лишь с того времени, когда он прославился и стал великим. Другими словами, она любила не человека, а личность, превышающую всех своей властью и значением. Тут, значит, был вопрос тщеславия и гордости. Своей же любовью она дарила очень многих, не брезгуя общественным положением своих избранников. Так, например, между ними был даже конюх Наполеона, Паоло, которого Наполеон — по неизвестным причинам — изгнал из Франции. Наполеон, страстно любя жену и дорожа ею, вначале мирился со всем, закрывал глаза, возвращался к ней снова… Кроме распущенности, она отличалась еще и мотовством. Тщетно умолял ее Наполеон сократить свои безумные траты; она плакала, по-детски просила прощение, уверяла, что это «в последний раз», и начинала снова.

Наполеона страшно раздражало это «глупое мотовство». Он не был скуп; он щедро раздавал денежные награды своим сподвижникам, много тратил — куда следовало, — но в нем с детства остались известные бережливость и расчетливость. Он хорошо помнил старый дом в Аяччо, разумную экономию матери. Он испытывал в ранней молодости сильный недостаток средств, и это приучило его ценить деньги.

Наполеона возмущала и страсть Жозефины к дворянству прежнего режима, к старинным фамилиям и титулам. Она окружала себя титулованными придворными дамами, которые подсмеивались над нею за глаза. Это было известно Наполеону, и при случае он не щадил прекрасных дам и открыто высказывал им довольно горькие истины. Наконец, исходя из своей симпатии к минувшей эпохе, Жозефина сознательно или бессознательно, но изменяла интересам империи. Она ставила на ответственные посты людей, которые работали на погибель империи. Пример тому налицо: она рекомендовала Гранлиса, настоящее происхождение которого было ей хорошо известно, в армию Бонапарта, в полк д’Оверна. Эта последняя измена, очень серьезная в глазах Наполеона, сильно потрясла его, и когда вопрос коснулся развода, то этот факт явился одним из главнейших обвинений против Жозефины.

Она прекрасно знала свою вину и недостатки, но, не отдавая себе отчета в том, что стареет, все еще полагалась на силу своих чар. Однако же в последние недели она не на шутку встревожилась: уж слишком часто стали поговаривать о возможности развода, слишком злорадно глядели на нее братья и сестры Наполеона, и слишком сильно стали редеть ряды ее приближенных, что было плохим знаком.