Морис Монтегю - Король без трона. Кадеты империатрицы

Были убиты генерал Гонуль и Дальман; но общей массе было не до того. Она неслась вперед, как на крыльях, властно охваченная стихийной силой воинственного разрушения. Она ураганом ворвалась в центр русского войска и стала топтать, колоть и резать его, не щадя своих сил ради счастья и славы Франции.

Холм был освобожден. Его враги были рассеяны или убиты. Все те, что остались в живых от двух полков — Оверна и Изембурга — человек около двухсот, не более, — могли, наконец, вздохнуть свободно.

Гранлис сказал молодому полковнику, протянувшему ему обе руки:

— Вы пришли очень поздно…

Битва шла своим чередом, с переменным счастьем то для одной стороны, то для другой, но на поле сражения стоял непрерывный стон и предсмертный крик раненых и умирающих.

Этот день по числу потерь был выдающимся в летописях военной истории. С обеих сторон выбыло в общей сложности более пятнадцати тысяч человек убитых и смертельно раненых. Все это были люди молодые, крепкие, полные сил и преданности своей родине, своим великим идеям. И всех их — русских, французов и немцев — всех их одинаково жаль: каждый из них был целый мир — человек!

Остатки двух иностранных полков предстали перед Наполеоном. Измученные, окровавленные, истерзанные, с обрывками вместо амуниции и обломками вместо оружия, они стояли перед ним безгласные и сумрачные, с немым упреком в глазах, и он понял их.

Все были ранены, поголовно все, кто сильнее, кто слабее. Всех удручала мысль о товарищах, павших в честном, неравном бою там, на этом злосчастном кургане. Энтузиазм пропал, его заменила апатия. Теперь уже никому не хотелось кричать: «Да здравствует император!»

Наполеон заговорил. Его речь была отрывиста, но голос невольно выдавал его волнение. Он сказал:

— Офицеры и солдаты! Победа обеспечена. Часть заслуги принадлежит и вам, так как вы способствовали тому. Вы до последней минуты честно защищали вверенную вам позицию; оба ваши полка потеряли там командиров и товарищей, но сохранили честь и спасли знамена. Офицеры, полков Оверна и Изембурга более не существует; я причисляю вас к своей свите; поручики, я произвожу вас в капитаны. Солдаты, те из вас, которые еще способны к военной службе, будут приняты в другие полки, раненые же будут препровождены во Францию. Позже все будут награждены по заслугам. Ваше геройство будет оценено по достоинству…

Наполеон слегка пришпорил коня и отъехал в сторону. Вслед за ним раздалось слабое:

— Да здравствует император!

Маршал Бертье прошелся по рядам уцелевших в ужасной бойне. Он пожимал плечами и с состраданием качал головой при виде ужасного состояния несчастных.

— Идите отдохнуть, подкрепитесь хоть немного, — сказал он офицерам, — вы еле держитесь на ногах… А завтра явитесь ко мне… если будете в силах.

Те молча повиновались.

— Вот видите, — сказал Наполеон сопровождавшему генералу Дюроку, — они все еще дуются; они прямо-таки неисправимы!

— Ваше величество, вы правы, — ответил маршал, — это черная неблагодарность; вы соизволили разрешить резать их без передышки, как на бойне, в течение четырех часов кряду, а они вдруг осмеливаются быть недовольными! Что за черствые натуры!

Император невольно улыбнулся. Теперь уже ничто не в силах было смутить его радость. Триумф был полный. И русская, и прусская армии были одинаково разбиты наголову и бежали к Кенигсбергу, оставляя по пути своих раненых.

Наступила ночь, шел сильный снег. Раненых спешно подбирали с поля битвы и препровождали в ближайший городок, где расположился военный госпиталь. Туда же были препровождены и Гранлис со своими товарищами. Путь был не из близких, пришлось пройти пешком чуть не все поле сражения. На них смотрели все: от офицеров до последнего солдата включительно. Все оборачивались на их пути и провожали их сочувственными взглядами.

— Бедняги, — говорили некоторые, — ловко их отделали…

— Да… Какие они были белоснежные утром, а теперь стали ярко-красными…

Офицеры подходили и жали руки последним из уцелевших «кадетов императрицы».

— Вы были великолепны, — прочувствованно говорили они. — Вы — честь и слава нашей армии!..

Герои отвечали им слабой улыбкой; первый пыл прошел, и перед ними неотступно стояли кровавые видения этого трагического дня, полного непередаваемого ужаса.

Госпиталь был переполнен и не вмещал раненых. Пришлось остановиться в предместье, расположиться в покинутых ригах, благо там нашлись запасы соломы. Солдатам были розданы пища и вино. Они накинулись на нее, как проголодавшиеся волки, а насытившись поспешили растянуться на соломе. Товарищи помогали тяжелораненым накладывать временные повязки, до прихода хирургов. Потом все эти австрийцы, вырванные из своей родной почвы и посланные сюда на это кровавое дело по воле французского цезаря, забыли и свою родину, и Францию, и прошлое, и настоящее — они уснули тяжелым, мертвым сном.

Пятнадцать человек уцелевших офицеров полков Оверна и Изембурга были помещены в здание монастыря, покинутого братией; унтер-офицеры в числе двух десятков помещались в том же здании, но в другом флигеле. Все это были чистокровные французы, старые воины, свидетели побед в Египте, при Маренго и под Аустерлицем. Все они были закаленными, бравыми храбрецами, которых ничем не удивишь.

Добравшись, наконец, до стоянки, они поспешили развести огонь и заняться приготовлением пищи. Для этого им пришлось предварительно обшарить все монастырские шкафы, кладовые, чердаки и погреба. Но зато сколько радости было, когда они нашли окорока, колбасы, гусиные полотки, консервы, а в особенности когда им удалось извлечь из подвалов несколько десятков запыленных бутылок старого вина! Они радовались как дети и поспешили приступить к пиршеству.

Кадеты собрались в монастырской столовой и меланхолически следили за оживленными приготовлениями своих унтеров, расположившихся в монастырской приемной. Несчастные офицеры от усталости и голода еле держались на ногах и тщетно поджидали подвоза провианта, который все не появлялся. Но их офицерский чин препятствовал им воспользоваться награбленным добром. Однако, входя в положение солдат, они почувствовали, что у них не хватит мужества остановить действия своих унтеров, но принять в них деятельное участие они не могли. Поэтому им только и оставалось, что глотать слюнки да вдыхать в себя пар дымящихся котлов.

Орсимон, наконец, не выдержал этой пытки, он подошел к окну и крикнул:

— Сержант!

На зов откликнулся Кантекор.

— Слушаю! — ответил он и тотчас же появился под окном. — Что прикажете?

— Что прикажу? Гм… да, собственно говоря, ничего не прикажу, друг мой, — сконфуженно промолвил офицер, — но в случае, если у вас что-нибудь останется лишнее… когда вы будете совсем сыты, то было бы очень любезно с вашей стороны, если бы вы подумали о своих поручиках… Откровенно говоря, мы умираем с голода.